Описание: Анатолий Владимирович узнаёт о чувствах Валеры и решает выбить из него эту дурь известным способом — тренировкой.
Валера Харламов
Москва, 1974 год
Как остановить время? Как его замедлить? Как отпечатать у себя в памяти все ситуации, голоса, образы, запахи… Чувства? Как сохранить внутри себя целого человека? И пересматривать-пересматривать снова и снова, снова и снова? И так хочется помнить всё ясно с годами, будто это происходило не более чем пару минут назад. Как любить так… Да, любить. Именно любить, вы не ослышались. Так вот… Как молчать? Вы знаете способ? Я не знал. Пока не решил просто попробовать переболеть. Старый проверенный метод. Знаете, оказалось, самый лучший. Но как ещё выдернуть то, что и тебе жизни не даёт, и человека из его мироздания вытряхивает? И это оказалось очень трудно и жертвенно, но легче так, чем никак. Главное — пытаться. Не получается? Продолжа-ай, дурень. Всем плохо будет, если не продолжишь вычёркивать, отвлекаться, суетиться, но подальше-подальше от источника твоей… беды и счастья. Надо стараться ничего не оставить.
***
— Плохо-плохо ты тренируешься. Отвратительно просто. О другом думаешь, Валера, — цокнул языком Тарасов, устало потирая лоб и поправляя очки. — Не о хоккее, как я погляжу.
— Анатолий Владимирович, я…
— Молчи, Харламов! Я не разрешал тебе говорить. Вот скажи, что ты, кроме хоккея, любишь?
Валера несмело глянул на тренера и протянул:
— Ну, маму люблю…
— Да я не об этом тебе толкую! Маму-то и я люблю, на то она и мать, — раздосадованно тряхнул головой тренер. — Неужели нет у тебя девчушки какой, а? Да о чём я спрашиваю, конечно есть, иначе не был бы ты сейчас как в воду опущенный. Помиритесь с ней там, а потом на лёд возвращайся. Мне такие мухи сонные на поле без надобности!
Харламов вдруг покраснел, оттянул ворот джемпера и, глядя в сторону, пробормотал:
— Да какая девочка, Анатолий Владимирович…
— Как какая? Молодая, красивая, какая ещё может быть у такого обдолбая, как ты.
— А почему именно молодая и красивая? Я не на картину хочу всю жизнь смотреть, а на человека. Например, на такого, как вы.
Воцарилась тишина.
У Тарасова глаза на лоб полезли, и он в удивлении воззрился на своего семнадцатого игрока. Посмотрел-посмотрел, немного погодя неловко прокашлялся.
— Ты чего это, Валера? — кривовато усмехнулся Тарасов вдруг. Прикрыл глаза и вдруг улыбнулся и засмеялся таким хриплым смехом. — Ну и шуточки у тебя! Не подлизывайся давай. Говорю, что плохо играл и на лёд пока нельзя, значит, так.
— Девочки у меня нет. И не было, — как-то отчаянно выдохнул Харламов. — А на лёд нельзя — это я понимаю, но не видеть вас — это будет тяжело даже пару дней, Анатолий Владимирович, — у него голос вдруг стал глухим и печальным. — Я сейчас пойду.
— Стоять! Круго-ом! Смирно! — гаркнул вдруг он и поднялся рывком со стула. — И уходить я вам не разрешал, товарищ Харламов.
Мужчина присел обратно на стул и забарабанил по столу пальцами, смотря куда-то мимо сжавшегося и подобравшегося Валеры. Вдруг он тяжело вздохнул и полез во внутренний карман куртки, достал оттуда фляжку. Пригубил малость, даже не поморщился и на удивлённый взгляд Харламова сказал как отрезал:
— С вашими молодыми амбициями алкоголиком станешь, Валерий Борисович. Пей.
— Вы мне? — удивлённо спросил Валера, боязливо протягивая руку к фляжке.
— Ты ещё тут кого-то видишь? Пей, — раздражённо ответил Тарасов.
— Но разве мне можно пить?
— У тебя есть непереносимость алкоголя, Харламов?
— Нет, — ответил Валера.
— Психических заболеваний нет? — с усмешкой спросил Тарасов.
— Нет. Кажется, — пробормотал, оглаживая вспотевшими от волнения ладонями флягу.
— Желудок слабый? — лекторским тоном продолжил допрос Тарасов.
— Ну, нет.
— Тогда можно.
— Но я же хоккеист! — воскликнул Валера.
— А после твоих признаний ты, может, и не хоккеист будешь после. Пей же.
Валере вдруг стало невыносимо оттого, что ляпнул, не подумав.
— И не стыдно вам, Харламов? — вдруг спросил он, по-прежнему смотря куда-то за плечо Валеры. Кулаки сжал и сидел весь напряжённый.
Валера подумал, что пускай лучше уж ударит, но врать про девочку он не будет.
— Никак нет, Анатолий Владимирович, — упрямо дёрнул подбородком он.
— Так, значит, говоришь, ты хоккей любишь и мать?
— Да.
— Это хорошо… Хорошо, Харламов. Правильно. Так и должно быть, — неуверенно будто пробормотал себе под нос Тарасов.
— И тренера тоже.
— А вот неправильный ответ. Так нельзя. Ты башкой, Харламов, думаешь вообще? Дурак или прикидываешься в самом деле? Я тренер твой! Не девочка, не женщина даже, а мужик здоровый! И от того, что ты тут городишь, ничего не изменится, — вдруг повысил голос Тарасов. — Я специально решил игнорировать это, думал, тебе стыда хватит прекратить на рожон лезть, а ты как ни в чём не бывало продолжаешь… Бор-зеть! А знаешь, что я делаю с наглецами в команде?
— Нет, не знаю, Анатолий Владимирович.
— А ты сейчас вот узнаешь у меня, Харламов. Встать! Круго-ом! И за мной бегом марш!
«Я и так за вами бегом, Анатолий Владимирович. И хвостиком, и маршем, и со стихами», — мрачно подумал Харламов, семеня за тренером.
— Будем из тебя дурь потом выбивать, раз намёки не понимаешь.
И Валера подумал, что ему хотят набить морду. И правильно думал, раз по-другому из его больной головы не выколачивалось. Так, может, так поможет.
— Тренироваться у меня сейчас будешь, — меж тем сказал ему Тарасов, выходя из тренерской и захлопывая дверь. — Двойная… Нет, тройная нагрузка тебе, а там посмотрим, как любить тренера будешь.
— О, Чебаркуль, давно не виделись! Минуты две, если не ошибаюсь…
— Я забыл… эту…
— Голову?
— Клюшку.
— Значит, всё-таки голову.
— Нет, клюшку.
— Только простофиля такой, как ты, может забыть клюшку. А ещё канадцев победил…
***
Час спустя
Тарасов опустился на скамью на трибуне и, казалось, с огромным интересом наблюдал за тренировкой парня.
— Как ощущения, Харламов? Любишь своего тренера? — усмехнулся Тарасов, наблюдая за семнадцатым игроком с трибуны, пока тот в сороковой раз демонстративно забивал в ворота.
— Я… эм… люблю, Анатолий Владимирович, — сдавленно ответил Харламов.
— О! Неуверенность! Уже хорошо. Упражнения для маленьких закончились. Сейчас перейдём к чему-нибудь попроще, да, Валера? — Анатолий Владимирович облокотился на бортик и усмехнулся. — На колени! Клюшку вверх взял и тридцать кругов вокруг поля! После чего красивый поворот, а не мордой в лёд, и по новой. Вопросы есть?
Харламов вытаращился на тренера, сдувая упавшую на глаза мокрую чёлку.
— Так точно! — улыбнулся вмиг он.
— Ты мне не лыбься, охламон! — слишком долгий взгляд. — Я тебе не праздник тут устраиваю или мало? Ну, чего стоишь? Иди давай.
***
Двадцать шесть минут спустя
— Вы чего это делаете? — спросил вошедший Борис Павлович Кулагин. — Тренировка-то давно закончилась, Толь.
— А у нас, Боря, воспитательные упражнения. Как говорится, пот и труд всё перетрут, да, Валера?
— Так точно, Анатолий Владимирович!
— Ты не устал, Харламов? — обеспокоенно спросил Борис Павлович.
— Валера, если устал, ты мне только скажи. Сразу домой пойдёшь к девочке своей, — добавил Тарасов и с ехидной усмешкой посмотрел на семнадцатого игрока, мол, только давай сдайся.
— Да какое устал! Мы же только начали.
— Ну, давай, смотри… — протянул Тарасов.
— Пошёл я от вас, — вдруг хмыкнул Кулагин.
— Иди-иди, Борь, а мы ещё позанимаемся, — сказал Тарасов, похлопывая себя ладонью по бедру и решительно подаваясь вперёд, устремляя весь свой взор на Харламова.
***
Семь минут после
— Харламов, почему ты лежишь? Что на этот раз?
— Я упал.
— Ну так вставай или пожалеть надо?
— Я ударился головой.
— Оно и видно.
Пауза.
— Лучше бы пятой точкой, так и проблем меньше бы было. Больно?
— Только снаружи.
— Разумеется, внутри болеть нечему. Поднимайся со льда, жертва науки…
— Почему я жертва науки?
— Потому что другую твою связь с наукой я плохо различаю.
— Наденьте очки.
— Одолжить, что ли, микроскоп у кого, чтобы увидеть во всём этом здравый смысл…
***
Примерно ещё сорок одну минуту спустя
Лёд под коньками покачнулся, и Харламов ухватился за бортик, колени дрожали. Сегодня уже была четырёхчасовая тренировка, а теперь это.
— Харламов, у тебя такой вид, будто ты собираешься хлопнуться в обморок, — будничным тоном заявил Тарасов.
— Так и есть, — выдохнул он, рот парня широко приоткрылся, и с губ срывалось прерывистое дыхание.
— И чего ты упал? Поднимайся. Неужели трудно удержаться на ногах?
— Сами бы попробовали.
— Пробовал. Вставайте. Ну что, Харламов, готов возненавидеть меня?
— Потому что, Харламов, ты рано или поздно сдашься. Устанешь любить такого человека, как я. А уж поверь, я этому поспособствую. И я предпочитаю не тратить своё и твоё время на разочарования и прогнать весь спектакль сейчас. И поэтому, Харламов, если ты сейчас не сделаешь эту передачу на десять баллов, я обещаю тебе, что говорить, думать, равно как и сидеть ты не сможешь ещё очень долго.
— Неужели собираетесь меня выпороть?
— Неплохая мысль.
— Но я вас не ненавижу, потому что… — шайба ударилась о бортик и с глухим стуком попала Валере в шлем.
— Харламов, только не плачь. Шайбы иногда отскакивают с вероятностью в один процент от бортика и попадают по шлему. Не раскисай. Харламов, ты меня слышишь?
— Да… Ненавижу вас.
— С возвращением, Харламов, не забудь добавить «пень обосанный».
— Я не сдамся, — сквозь стиснутые зубы заявил он. — Какое следующее упражнение?
— Какая потрясающая самонадеянность и упорство. Ты меня почти не разочаровал, Чебаркуль. А сейчас грузики и ломики тащи.
Харламов в запале ударил кулаком по бортику. Но, зная, что это не поможет, на негнущихся ногам поехал обратно на площадку.
Тарасов нахмурился и с удивлением посмотрел вслед семнадцатому игроку.
— Дурак, что мал, что стар, — пробормотал под нос себе он.
***
Ещё двадцать минут спустя
— Вы сумасшедший, — прошептал Харламов. — Даже подумать не мог, что вы…
— О! Оскорбления. Хорошо, Харламов. Продолжай. Мне нравится, но придётся тебе поверить в это, — медленно проговорил Тарасов, не спуская глаз с Харламова, который тяжело сглотнул. — Научись брать ответственность за свои слова и действия. Я назначил тебе тренировку. За тобой выбор: продолжать её или нет. Так же, как и выбор говорить сегодня мне эти нелепицы, не думая о том, какие последствия понесёт этот проступок. Но даже почти четырёхчасовая тренировка не преподала тебе урок, верно?
— Пожалуйста, можно мне дать минуту. Клянусь, я продолжу тренировку.
— У тебя тридцать секунд, Харламов.
Валера уткнулся лбом в лёд и тяжело вздохнул. Спустя столько часов изнурённой тренировки его разгорячённое тело будто обожгло ледяной волной раздражения и злости. На себя. На Тарасова.
— Время на отдых закончилось. Встать, Харламов.
С тихим стоном Валера поднялся на ноги.
— Я готов, Анатолий Владимирович.
— Готов он, — съязвил Тарасов. — Вперёд, Чебаркуль.
Они перешли к тяжёлой артиллерии упражнений. Валера выполнял целую «весёлую» эстафету: падал, поднимался, бежал с тяжёлым весом за плечами и в руках, а потом забивал по нескольку раз в ворота с разных позиций.
Валера фыркнул и тряхнул мокрыми насквозь волосами, перехватывая покрепче клюшку.
Тарасов давил на него. Давил всё сильнее, а силы были уже на исходе. Валера отчаянно боролся, чтобы не сдаться, не сломиться, но как же он был близок к этому. Парень хотел продолжать как можно дольше.
Стоя на дрожащих ногах и глубоко дыша, он старался смотреть на Тарасова всё с той же улыбкой, говоря про себя заезженную тренером фразу: «Веселее, мы в хоккее», хоть сейчас напоминал себе идиота с оскалом.
— Ещё раз! — повторил чуть громче Тарасов. — Ты оглох?
У Валерки что-то оборвалось. Он выпустил дрожащее дыхание наружу, и оно отдало белым паром. Лёд и пламя. Но насколько должно хватить его жара, чтобы пробиться сквозь эту стену?
— Я не знал, что вы такой… — выдохнул он.
— Что? Прекратите пялиться, Харламов, а то точно исключу из сборной.
— Нравитесь вы мне, Анатолий Владимирович, — ответил он просто и спокойно заглянул в глаза тренеру.
Тот подавился воздухом и вздрогнул. И посмотрел на него. Не веря.
— Что ты там пискнул? — подозрительно прищурившись, угрожающе рявкнул он.
— Я сказал, спасибо, Анатолий Владимирович, что тратите на меня время, — обезоруживающе улыбнулся Харламов.
— А мне послышалось совсем другое, — с сомнением протянул он.
— Уверяю вас, Анатолий Владимирович, вам только послышалось.
— На сегодня тренировка окончена, — сказал Тарасов. — Завтра вечером следующая, если… ты не передумаешь, — неловко ответил он и стремительно развернулся, двинувшись прочь. Дверь закрылась, и ледовая площадка погрузилась в тишину. Харламов нервно рассмеялся.
***
— Тренировка окончена. Расходитесь. А ты, Харламов, если хочешь, то можешь остаться, — не отводя глаз от Валеры, надеясь увидеть ненависть в его взгляде после вчерашнего. Но Харламов лишь застенчиво улыбнулся ему, повертел затёкшей шеей и перехватил поудобнее клюшку в сильной руке.
— Я готов, — он кивнул и встал по струнке в ожидании указаний.
— Шестьдесят кругов по стадиону. Марш!
Первая пара заходов прошла удачно. Валера не сильно уставал, но вчерашняя чрезмерная нагрузка давала о себе знать. Второй раз Валера даже умудрился выполнить сверх нормы.
— Решил побить рекорды, Харламов?
Валера попытался улыбнуться, но из-за одышки ему это не удалось.
— Так точно, Анатолий Владимирович.
Тарасов только кивнул.
— Ещё раз.
— Всегда готов, Анатолий Владимирович.
И снова Валера выжимал из себя все соки и, проезжая с широкой улыбкой мимо Тарасова, услышал:
— Ну как не влюбиться в тебя, Чебаркуль.
Валера медленно поднял на него глаза и свалился на лёд, запнувшись ногой за ногу. Тарасов ухмылялся, скрестив руки на груди.
— Харламов, поднимайся.
Почему на лице у Тарасова в этот момент была печаль? Почему он не спрашивал его, как вчера, о чувствах, высмеивая и изводя? Зачем он это сказал? Просто увидел вызов и принял его? Возможно, услышанное Валерой сейчас было первым шагом. Возможно даже, что Анатолий Владимирович согласился с тем, что ему наговорил Валера.
— Харламов, — Тарасов начал терять терпение. Но прежде, чем Валера успел ответить ему, на лёд завалился тренер команды фигуристок.
— Пришёл сообщить, что лёд заказан на это время. Поэтому вам пора, — вежливо склонил голову рыжеволосый мужчина лет тридцати.
— Мы сейчас же освободим площадку, — ответил Тарасов, хотя его голос не звучал так же добродушно.
— Я, пожалуй, тоже пойду… Это самое, — спохватился Валера, поднимаясь со льда перед тем, как Тарасов закрыл за собой дверь. — Анатолий Владимирович? — побежал он за ним.
— На сегодня лёд закончен, — сказал Тарасов. — Пришло время перейти в спортзал. Так как навыки защиты у тебя страдают на поле, то я вынужден проверить твои способности в единоборстве. Тренировка пойдёт сейчас следующим образом. У тебя будет фора надавать мне лещей. В общем, если я перехвачу твой удар, то потом могу сделать что угодно. У тебя есть тридцать секунд, за которые ты можешь беспрекословно наносить мне удары, а я буду просто стоять в стойке, никак их не отражая, но по истечении тридцати секунд я войду в открытый бой. Пока понятно выражаюсь?
Валера кивнул.
— А куда бить нельзя?
Губы Тарасова дёрнулись в попытке сдержать улыбку.
— А вот этот вопрос уже неприличный и риторический, Валера. Сам подумай.
— Понял.
— Ну, раз понял, тогда время пошло.
— Сейчас?
— А тебя что-то смущает?
— Но мы ещё не в зале? — оглянулся Валера и понял, что они находились напротив тренерской Тарасова.
— И что? Пока ты медлишь, истекли твои спасательные тридцать секунд, Харламов, — руки Тарасова сомкнулись стальной хваткой на его запястьях, а сам он вжал его в дверь тренерской, не позволяя двигаться. — Ты слишком медлителен, Харламов, — прошептал он ему на ухо.
Валера сглотнул.
— Но вы же… не дали мне спроси… — он не смог закончить предложение, так как ощущение близости тела Тарасова неожиданно приятно взволновало его, член в форменных брюках, к ужасу Валеры, напрягся.
— Твои губы сухие, — рука Тарасова дотронулась до его губ.
Валера снова сглотнул. Возбуждение зарождалось где-то в груди и скатывалось волнами к члену.
— У тебя сердце бьётся очень быстро. Почему, Валера? — пальцы тренера скользнули вниз, остановившись у его горла.
— Потому что вы трогаете меня.
— И тебе это нравится?
— Да.
— Ну, раз бить по причинным местам нельзя, то я просто потрогаю тебя чуть ниже. Ты не против?
— Нет.
Тарасов нетерпеливо расстегнул его брюки полностью, а потом его рука остановилась в нерешительности.
— Я могу сказать?
— Сказать что? — большой палец тренера погладил через трусы головку его члена.
— Что я вас не ненавижу.
Пальцы кружили вокруг головки.
— Боюсь, что это ненадолго. Это разрывает тебя на части, верно? Тебе обязательно надо говорить эти нелепые три слова каждую минуту? Неужели нельзя просто жить, а не бросать слова на ветер, а, Харламов?
Тарасов опустил руку под резинку трусов и погладил твердую плоть, заставляя Валеру выгнуться навстречу.
— Господи… — еле слышно простонал Харламов.
— Это то, чего ты хочешь, Валера? Сказать, как сильно ты любишь своего тренера? — Тарасов сжал ладонью его член и провёл рукой вверх и так же медленно вниз.
— Да.
— Так скажи же это, Ва-ле-ра, — он взял руку Валеры и погладил ею свой собственный член. Тарасов был возбуждён. — Скажи, — прошипел Анатолий Владимирович ему в ухо. — Скажи и вали нахрен отсюда, потому что я тебя не отпущу.
— Я люблю вас, Анатолий Владимирович, — всхлипнув и закрыв глаза, проговорил он чётко.
Глаза Тарасова стали темнее, и он сосредоточенно смотрел ему прямо в лицо, а потом криво усмехнулся и пробормотал:
— И как тебе не стыдно, Харламов, любить таких, как я?
Сказки — это волшебный мир, в который мы часто окунаемся. Мы испытываем там чувство грусти, радости, любви и ненависти... Сказки — это истории, которые заставляют нас верить в чудо. (с)
Передайте автору спасибо за вкусное исполнение, вышло вполне себе атмосферно) Единственное, за что зацепился глаз, это какой-то очень быстрый, не совсем понятный (с чего вдруг?) переход от глухой жестокой обороны к наступлению, так сказать. И ещё непонятная с точки зрения логически-смыслового строя фраза Тарасова в конце. Но мне правда очень понравилось, благодарю.
-
-
30.07.2018 в 02:28»
TyrellS — автор
Gaymin — бета
Слэш — в центре истории романтические и/или сексуальные отношения между мужчинами.
Фэндом: Легенда №17
Пэйринг и персонажи: Анатолий Тарасов/Валерий Харламов
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Юмор, Повседневность, AU, Пропущенная сцена, Любовь/Ненависть
Предупреждения: OOC, UST
Размер: мини, 11 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание:
Анатолий Владимирович узнаёт о чувствах Валеры и решает выбить из него эту дурь известным способом — тренировкой.
Валера Харламов
Москва, 1974 год
Как остановить время? Как его замедлить? Как отпечатать у себя в памяти все ситуации, голоса, образы, запахи… Чувства? Как сохранить внутри себя целого человека? И пересматривать-пересматривать снова и снова, снова и снова? И так хочется помнить всё ясно с годами, будто это происходило не более чем пару минут назад. Как любить так… Да, любить. Именно любить, вы не ослышались. Так вот… Как молчать? Вы знаете способ? Я не знал. Пока не решил просто попробовать переболеть. Старый проверенный метод. Знаете, оказалось, самый лучший. Но как ещё выдернуть то, что и тебе жизни не даёт, и человека из его мироздания вытряхивает? И это оказалось очень трудно и жертвенно, но легче так, чем никак. Главное — пытаться. Не получается? Продолжа-ай, дурень. Всем плохо будет, если не продолжишь вычёркивать, отвлекаться, суетиться, но подальше-подальше от источника твоей… беды и счастья. Надо стараться ничего не оставить.
***
— Плохо-плохо ты тренируешься. Отвратительно просто. О другом думаешь, Валера, — цокнул языком Тарасов, устало потирая лоб и поправляя очки. — Не о хоккее, как я погляжу.
— Анатолий Владимирович, я…
— Молчи, Харламов! Я не разрешал тебе говорить. Вот скажи, что ты, кроме хоккея, любишь?
Валера несмело глянул на тренера и протянул:
— Ну, маму люблю…
— Да я не об этом тебе толкую! Маму-то и я люблю, на то она и мать,
— раздосадованно тряхнул головой тренер. — Неужели нет у тебя девчушки какой, а? Да о чём я спрашиваю, конечно есть, иначе не был бы ты сейчас как в воду опущенный. Помиритесь с ней там, а потом на лёд возвращайся. Мне такие мухи сонные на поле без надобности!
Харламов вдруг покраснел, оттянул ворот джемпера и, глядя в сторону, пробормотал:
— Да какая девочка, Анатолий Владимирович…
— Как какая? Молодая, красивая, какая ещё может быть у такого обдолбая, как ты.
— А почему именно молодая и красивая? Я не на картину хочу всю жизнь смотреть, а на человека. Например, на такого, как вы.
Воцарилась тишина.
У Тарасова глаза на лоб полезли, и он в удивлении воззрился на своего семнадцатого игрока. Посмотрел-посмотрел, немного погодя неловко прокашлялся.
— Ты чего это, Валера? — кривовато усмехнулся Тарасов вдруг. Прикрыл глаза и вдруг улыбнулся и засмеялся таким хриплым смехом. — Ну и шуточки у тебя! Не подлизывайся давай. Говорю, что плохо играл и на лёд пока нельзя, значит, так.
— Девочки у меня нет. И не было, — как-то отчаянно выдохнул Харламов. — А на лёд нельзя — это я понимаю, но не видеть вас — это будет тяжело даже пару дней, Анатолий Владимирович, — у него голос вдруг стал глухим и печальным. — Я сейчас пойду.
— Стоять! Круго-ом! Смирно! — гаркнул вдруг он и поднялся рывком со стула. — И уходить я вам не разрешал, товарищ Харламов.
Мужчина присел обратно на стул и забарабанил по столу пальцами, смотря куда-то мимо сжавшегося и подобравшегося Валеры. Вдруг он тяжело вздохнул и полез во внутренний карман куртки, достал оттуда фляжку. Пригубил малость, даже не поморщился и на удивлённый взгляд Харламова сказал как отрезал:
— С вашими молодыми амбициями алкоголиком станешь, Валерий Борисович. Пей.
— Вы мне? — удивлённо спросил Валера, боязливо протягивая руку к фляжке.
— Ты ещё тут кого-то видишь? Пей, — раздражённо ответил Тарасов.
— Но разве мне можно пить?
— У тебя есть непереносимость алкоголя, Харламов?
— Нет, — ответил Валера.
— Психических заболеваний нет? — с усмешкой спросил Тарасов.
— Нет. Кажется, — пробормотал, оглаживая вспотевшими от волнения ладонями флягу.
— Желудок слабый? — лекторским тоном продолжил допрос Тарасов.
— Ну, нет.
— Тогда можно.
— Но я же хоккеист! — воскликнул Валера.
— А после твоих признаний ты, может, и не хоккеист будешь после. Пей же.
Валере вдруг стало невыносимо оттого, что ляпнул, не подумав.
— И не стыдно вам, Харламов? — вдруг спросил он, по-прежнему смотря куда-то за плечо Валеры. Кулаки сжал и сидел весь напряжённый.
Валера подумал, что пускай лучше уж ударит, но врать про девочку он не будет.
— Никак нет, Анатолий Владимирович, — упрямо дёрнул подбородком он.
— Так, значит, говоришь, ты хоккей любишь и мать?
— Да.
— Это хорошо… Хорошо, Харламов. Правильно. Так и должно быть, — неуверенно будто пробормотал себе под нос Тарасов.
— И тренера тоже.
— А вот неправильный ответ. Так нельзя. Ты башкой, Харламов, думаешь вообще? Дурак или прикидываешься в самом деле? Я тренер твой! Не девочка, не женщина даже, а мужик здоровый! И от того, что ты тут городишь, ничего не изменится, — вдруг повысил голос Тарасов. — Я специально решил игнорировать это, думал, тебе стыда хватит прекратить на рожон лезть, а ты как ни в чём не бывало продолжаешь… Бор-зеть! А знаешь, что я делаю с наглецами в команде?
— Нет, не знаю, Анатолий Владимирович.
— А ты сейчас вот узнаешь у меня, Харламов. Встать! Круго-ом! И за мной бегом марш!
«Я и так за вами бегом, Анатолий Владимирович. И хвостиком, и маршем, и со стихами», — мрачно подумал Харламов, семеня за тренером.
— Будем из тебя дурь потом выбивать, раз намёки не понимаешь.
И Валера подумал, что ему хотят набить морду. И правильно думал, раз по-другому из его больной головы не выколачивалось. Так, может, так поможет.
— Тренироваться у меня сейчас будешь, — меж тем сказал ему Тарасов, выходя из тренерской и захлопывая дверь. — Двойная… Нет, тройная нагрузка тебе, а там посмотрим, как любить тренера будешь.
***
-
-
30.07.2018 в 02:32— О, Чебаркуль, давно не виделись! Минуты две, если не ошибаюсь…
— Я забыл… эту…
— Голову?
— Клюшку.
— Значит, всё-таки голову.
— Нет, клюшку.
— Только простофиля такой, как ты, может забыть клюшку. А ещё канадцев победил…
***
Час спустя
Тарасов опустился на скамью на трибуне и, казалось, с огромным интересом наблюдал за тренировкой парня.
— Как ощущения, Харламов? Любишь своего тренера? — усмехнулся Тарасов, наблюдая за семнадцатым игроком с трибуны, пока тот в сороковой раз демонстративно забивал в ворота.
— Я… эм… люблю, Анатолий Владимирович, — сдавленно ответил Харламов.
— О! Неуверенность! Уже хорошо. Упражнения для маленьких закончились. Сейчас перейдём к чему-нибудь попроще, да, Валера? — Анатолий Владимирович облокотился на бортик и усмехнулся. — На колени! Клюшку вверх взял и тридцать кругов вокруг поля! После чего красивый поворот, а не мордой в лёд, и по новой. Вопросы есть?
Харламов вытаращился на тренера, сдувая упавшую на глаза мокрую чёлку.
— Так точно! — улыбнулся вмиг он.
— Ты мне не лыбься, охламон! — слишком долгий взгляд. — Я тебе не праздник тут устраиваю или мало? Ну, чего стоишь? Иди давай.
***
Двадцать шесть минут спустя
— Вы чего это делаете? — спросил вошедший Борис Павлович Кулагин. — Тренировка-то давно закончилась, Толь.
— А у нас, Боря, воспитательные упражнения. Как говорится, пот и труд всё перетрут, да, Валера?
— Так точно, Анатолий Владимирович!
— Ты не устал, Харламов? — обеспокоенно спросил Борис Павлович.
— Валера, если устал, ты мне только скажи. Сразу домой пойдёшь к девочке своей, — добавил Тарасов и с ехидной усмешкой посмотрел на семнадцатого игрока, мол, только давай сдайся.
— Да какое устал! Мы же только начали.
— Ну, давай, смотри… — протянул Тарасов.
— Пошёл я от вас, — вдруг хмыкнул Кулагин.
— Иди-иди, Борь, а мы ещё позанимаемся, — сказал Тарасов, похлопывая себя ладонью по бедру и решительно подаваясь вперёд, устремляя весь свой взор на Харламова.
***
Семь минут после
— Харламов, почему ты лежишь? Что на этот раз?
— Я упал.
— Ну так вставай или пожалеть надо?
— Я ударился головой.
— Оно и видно.
Пауза.
— Лучше бы пятой точкой, так и проблем меньше бы было. Больно?
— Только снаружи.
— Разумеется, внутри болеть нечему. Поднимайся со льда, жертва науки…
— Почему я жертва науки?
— Потому что другую твою связь с наукой я плохо различаю.
— Наденьте очки.
— Одолжить, что ли, микроскоп у кого, чтобы увидеть во всём этом здравый смысл…
***
Примерно ещё сорок одну минуту спустя
Лёд под коньками покачнулся, и Харламов ухватился за бортик, колени дрожали. Сегодня уже была четырёхчасовая тренировка, а теперь это.
— Харламов, у тебя такой вид, будто ты собираешься хлопнуться в обморок, — будничным тоном заявил Тарасов.
— Так и есть, — выдохнул он, рот парня широко приоткрылся, и с губ срывалось прерывистое дыхание.
— И чего ты упал? Поднимайся. Неужели трудно удержаться на ногах?
— Сами бы попробовали.
— Пробовал. Вставайте. Ну что, Харламов, готов возненавидеть меня?
— Вас? — сжав челюсть, переспросил Валера. — За что? Зачем?
— Потому что, Харламов, ты рано или поздно сдашься. Устанешь любить такого человека, как я. А уж поверь, я этому поспособствую. И я предпочитаю не тратить своё и твоё время на разочарования и прогнать весь спектакль сейчас. И поэтому, Харламов, если ты сейчас не сделаешь эту передачу на десять баллов, я обещаю тебе, что говорить, думать, равно как и сидеть ты не сможешь ещё очень долго.
— Неужели собираетесь меня выпороть?
— Неплохая мысль.
— Но я вас не ненавижу, потому что… — шайба ударилась о бортик и с глухим стуком попала Валере в шлем.
— Харламов, только не плачь. Шайбы иногда отскакивают с вероятностью в один процент от бортика и попадают по шлему. Не раскисай. Харламов, ты меня слышишь?
— Да… Ненавижу вас.
— С возвращением, Харламов, не забудь добавить «пень обосанный».
— Я не сдамся, — сквозь стиснутые зубы заявил он. — Какое следующее упражнение?
— Какая потрясающая самонадеянность и упорство. Ты меня почти не разочаровал, Чебаркуль. А сейчас грузики и ломики тащи.
Харламов в запале ударил кулаком по бортику. Но, зная, что это не поможет, на негнущихся ногам поехал обратно на площадку.
Тарасов нахмурился и с удивлением посмотрел вслед семнадцатому игроку.
— Дурак, что мал, что стар, — пробормотал под нос себе он.
***
Ещё двадцать минут спустя
— Вы сумасшедший, — прошептал Харламов. — Даже подумать не мог, что вы…
— О! Оскорбления. Хорошо, Харламов. Продолжай. Мне нравится, но придётся тебе поверить в это, — медленно проговорил Тарасов, не спуская глаз с Харламова, который тяжело сглотнул. — Научись брать ответственность за свои слова и действия. Я назначил тебе тренировку. За тобой выбор: продолжать её или нет. Так же, как и выбор говорить сегодня мне эти нелепицы, не думая о том, какие последствия понесёт этот проступок. Но даже почти четырёхчасовая тренировка не преподала тебе урок, верно?
— Пожалуйста, можно мне дать минуту. Клянусь, я продолжу тренировку.
— У тебя тридцать секунд, Харламов.
Валера уткнулся лбом в лёд и тяжело вздохнул. Спустя столько часов изнурённой тренировки его разгорячённое тело будто обожгло ледяной волной раздражения и злости. На себя. На Тарасова.
— Время на отдых закончилось. Встать, Харламов.
С тихим стоном Валера поднялся на ноги.
— Я готов, Анатолий Владимирович.
— Готов он, — съязвил Тарасов. — Вперёд, Чебаркуль.
***
-
-
30.07.2018 в 02:33Тридцать три минуты спустя
— Ещё раз, — скомандовал Тарасов.
Они перешли к тяжёлой артиллерии упражнений. Валера выполнял целую «весёлую» эстафету: падал, поднимался, бежал с тяжёлым весом за плечами и в руках, а потом забивал по нескольку раз в ворота с разных позиций.
Валера фыркнул и тряхнул мокрыми насквозь волосами, перехватывая покрепче клюшку.
Тарасов давил на него. Давил всё сильнее, а силы были уже на исходе. Валера отчаянно боролся, чтобы не сдаться, не сломиться, но как же он был близок к этому. Парень хотел продолжать как можно дольше.
Стоя на дрожащих ногах и глубоко дыша, он старался смотреть на Тарасова всё с той же улыбкой, говоря про себя заезженную тренером фразу: «Веселее, мы в хоккее», хоть сейчас напоминал себе идиота с оскалом.
— Ещё раз! — повторил чуть громче Тарасов. — Ты оглох?
У Валерки что-то оборвалось. Он выпустил дрожащее дыхание наружу, и оно отдало белым паром. Лёд и пламя. Но насколько должно хватить его жара, чтобы пробиться сквозь эту стену?
— Я не знал, что вы такой… — выдохнул он.
— Что? Прекратите пялиться, Харламов, а то точно исключу из сборной.
— Нравитесь вы мне, Анатолий Владимирович, — ответил он просто и спокойно заглянул в глаза тренеру.
Тот подавился воздухом и вздрогнул. И посмотрел на него. Не веря.
— Что ты там пискнул? — подозрительно прищурившись, угрожающе рявкнул он.
— Я сказал, спасибо, Анатолий Владимирович, что тратите на меня время, — обезоруживающе улыбнулся Харламов.
— А мне послышалось совсем другое, — с сомнением протянул он.
— Уверяю вас, Анатолий Владимирович, вам только послышалось.
— На сегодня тренировка окончена, — сказал Тарасов. — Завтра вечером следующая, если… ты не передумаешь, — неловко ответил он и стремительно развернулся, двинувшись прочь. Дверь закрылась, и ледовая площадка погрузилась в тишину. Харламов нервно рассмеялся.
***
— Тренировка окончена. Расходитесь. А ты, Харламов, если хочешь, то можешь остаться, — не отводя глаз от Валеры, надеясь увидеть ненависть в его взгляде после вчерашнего. Но Харламов лишь застенчиво улыбнулся ему, повертел затёкшей шеей и перехватил поудобнее клюшку в сильной руке.
— Я готов, — он кивнул и встал по струнке в ожидании указаний.
— Шестьдесят кругов по стадиону. Марш!
Первая пара заходов прошла удачно. Валера не сильно уставал, но вчерашняя чрезмерная нагрузка давала о себе знать. Второй раз Валера даже умудрился выполнить сверх нормы.
— Решил побить рекорды, Харламов?
Валера попытался улыбнуться, но из-за одышки ему это не удалось.
— Так точно, Анатолий Владимирович.
Тарасов только кивнул.
— Ещё раз.
— Всегда готов, Анатолий Владимирович.
И снова Валера выжимал из себя все соки и, проезжая с широкой улыбкой мимо Тарасова, услышал:
— Ну как не влюбиться в тебя, Чебаркуль.
Валера медленно поднял на него глаза и свалился на лёд, запнувшись ногой за ногу. Тарасов ухмылялся, скрестив руки на груди.
— Харламов, поднимайся.
Почему на лице у Тарасова в этот момент была печаль? Почему он не спрашивал его, как вчера, о чувствах, высмеивая и изводя? Зачем он это сказал? Просто увидел вызов и принял его? Возможно, услышанное Валерой сейчас было первым шагом. Возможно даже, что Анатолий Владимирович согласился с тем, что ему наговорил Валера.
— Харламов, — Тарасов начал терять терпение. Но прежде, чем Валера успел ответить ему, на лёд завалился тренер команды фигуристок.
— Пришёл сообщить, что лёд заказан на это время. Поэтому вам пора, — вежливо склонил голову рыжеволосый мужчина лет тридцати.
— Мы сейчас же освободим площадку, — ответил Тарасов, хотя его голос не звучал так же добродушно.
— Я, пожалуй, тоже пойду… Это самое, — спохватился Валера, поднимаясь со льда перед тем, как Тарасов закрыл за собой дверь. — Анатолий Владимирович? — побежал он за ним.
— На сегодня лёд закончен, — сказал Тарасов. — Пришло время перейти в спортзал. Так как навыки защиты у тебя страдают на поле, то я вынужден проверить твои способности в единоборстве. Тренировка пойдёт сейчас следующим образом. У тебя будет фора надавать мне лещей. В общем, если я перехвачу твой удар, то потом могу сделать что угодно. У тебя есть тридцать секунд, за которые ты можешь беспрекословно наносить мне удары, а я буду просто стоять в стойке, никак их не отражая, но по истечении тридцати секунд я войду в открытый бой. Пока понятно выражаюсь?
Валера кивнул.
— А куда бить нельзя?
Губы Тарасова дёрнулись в попытке сдержать улыбку.
— А вот этот вопрос уже неприличный и риторический, Валера. Сам подумай.
— Понял.
— Ну, раз понял, тогда время пошло.
— Сейчас?
— А тебя что-то смущает?
— Но мы ещё не в зале? — оглянулся Валера и понял, что они находились напротив тренерской Тарасова.
— И что? Пока ты медлишь, истекли твои спасательные тридцать секунд, Харламов, — руки Тарасова сомкнулись стальной хваткой на его запястьях, а сам он вжал его в дверь тренерской, не позволяя двигаться. — Ты слишком медлителен, Харламов, — прошептал он ему на ухо.
Валера сглотнул.
— Но вы же… не дали мне спроси… — он не смог закончить предложение, так как ощущение близости тела Тарасова неожиданно приятно взволновало его, член в форменных брюках, к ужасу Валеры, напрягся.
— Твои губы сухие, — рука Тарасова дотронулась до его губ.
Валера снова сглотнул. Возбуждение зарождалось где-то в груди и скатывалось волнами к члену.
— У тебя сердце бьётся очень быстро. Почему, Валера? — пальцы тренера скользнули вниз, остановившись у его горла.
— Потому что вы трогаете меня.
— И тебе это нравится?
— Да.
— Ну, раз бить по причинным местам нельзя, то я просто потрогаю тебя чуть ниже. Ты не против?
— Нет.
Тарасов нетерпеливо расстегнул его брюки полностью, а потом его рука остановилась в нерешительности.
— Я могу сказать?
— Сказать что? — большой палец тренера погладил через трусы головку его члена.
— Что я вас не ненавижу.
Пальцы кружили вокруг головки.
— Боюсь, что это ненадолго. Это разрывает тебя на части, верно? Тебе обязательно надо говорить эти нелепые три слова каждую минуту? Неужели нельзя просто жить, а не бросать слова на ветер, а, Харламов?
Тарасов опустил руку под резинку трусов и погладил твердую плоть, заставляя Валеру выгнуться навстречу.
— Господи… — еле слышно простонал Харламов.
— Это то, чего ты хочешь, Валера? Сказать, как сильно ты любишь своего тренера? — Тарасов сжал ладонью его член и провёл рукой вверх и так же медленно вниз.
— Да.
— Так скажи же это, Ва-ле-ра, — он взял руку Валеры и погладил ею свой собственный член. Тарасов был возбуждён. — Скажи, — прошипел Анатолий Владимирович ему в ухо. — Скажи и вали нахрен отсюда, потому что я тебя не отпущу.
— Я люблю вас, Анатолий Владимирович, — всхлипнув и закрыв глаза, проговорил он чётко.
Глаза Тарасова стали темнее, и он сосредоточенно смотрел ему прямо в лицо, а потом криво усмехнулся и пробормотал:
— И как тебе не стыдно, Харламов, любить таких, как я?
— Почему мне должно быть стыдно?
— Потому что ты несёшь какую-то околесицу.
-
-
30.07.2018 в 02:41-
-
30.07.2018 в 16:56Единственное, за что зацепился глаз, это какой-то очень быстрый, не совсем понятный (с чего вдруг?) переход от глухой жестокой обороны к наступлению, так сказать. И ещё непонятная с точки зрения логически-смыслового строя фраза Тарасова в конце.
Но мне правда очень понравилось, благодарю.
И, да, с почином феста Вас, автор!