[[Легенда 17] Тарасов|Харламов]

12.05.2013 в 20:17

Пишет  [Сашка]:

Вопрос выбора.
Название: "Вопрос выбора".
Пейринг: Д. Козловский/ О. Меньшиков.
Рейтинг: PG-13
Бета:  Aris_r aka Rovenna
Саммари: съемки "Легенда №17". С приличным налетом ангста
Примечания: Такое нельзя писать, я знаю. РПС. Кладбище. Вы предупреждены.

1.

1.

«Наверное, я умер».
Простая мысль набатом звучит в голове. Стучит в висках, отдается где-то у сердца.
Козловский сидит в кресле, откинув голову на спинку. Железная кружка мерно стучит о деревянный подлокотник, это просто руки трясутся.
Ему действительно кажется, что он погиб. Исчез, растворился в этой игре, в этом фильме. В Харламове. Его словно размазали тонким слоем, стерли. Эмоции не его, мысли не его. Все чужое, все. Очередной съемочный день кончается, а он не может выйти из роли. Не получается.
– Дань? – его кто-то зовет. Он слышит, но не отзывается. До сознания не доходит, что это его. – Козловский!
Он даже не открывает глаз.
– Харламов! – резкий оклик. Данила тут же дергается, вскидывается.
Меньшиков стоит совсем рядом, засунув руки в карман брюк. Козловский медленно соображает, выдыхает отрывисто:
– Не. Зовите. Меня. Так.
– Да пожалуйста, – легко соглашается Олег. – Только в кадре, обещаю. Ты чего домой не идешь?
Если бы он сам знал. Он только пожимает плечами, но послушно встает, отставляя кружку на столик.
– До встречи, – бросает Меньшиков, разворачивается, направляясь к двери.
– Олег Евгеньевич! – Данила произносит, не дав себе подумать. Меньшиков разворачивается, вопросительно вскидывает брови.
Козловский тяжело вздыхает, произносит с трудом:
– А скажите, у вас было такое, что из роли выйти не получается?
Нужно бы сказать что-то еще, но он теряется. А Олег, кажется, и так все понимает. Хмурится, так по–Тарасовски хмурится, чтоб его.
– Харламов? – коротко так.
Даня кивает.
– Плохо, – Меньшиков кусает губу. – У меня-то было, только тебе это ничем не поможет… Сам, Дань, сам.
Козловский сжимает зубы, трет ладонями лицо, снова кивает:
– Да. Я понял. До свидания.
Олег, кажется, собирается что-то сказать, но молчит, уходит быстро.
Даня ждет минуты две, выходит. Идет домой пешком, по темным улицам. Пытается прислушаться к себе. Внутри буря эмоций, ощущений, чувств. И одновременно пустота какая-то. Он отламывает ветку с дерева, зачем-то тащит ее за собой. Вдруг понимает, что ему просто не хватает тяжести клюшки в руке. Ругается вслух, отбрасывает ветку.
Хочется кричать, громко, во все горло. Или наоборот, сжаться в комок, исчезнуть. Умереть окончательно. Он опускается на деревянную лавочку рядом с покореженной детской песочницей. Шепчет тихо:
– Уйди. Пожалуйста, если ты там действительно есть, уйди из меня… Прошу. Я жить хочу. Жить и играть… Ох, неееет…
Он опускает голову, утыкаясь лбом в колени, осознавая, что только что сказал. И тут же пытается себя оправдать. Тогда, на тех съемках, Меньшиков просто раз десять на разные лады повторил эту фразу. Вот и въелась. Всего-то.
Какое жалкое оправдание.
Он бесцельно бродит по дворам, улицам. Разговаривает вслух, сам с собою.
– Идиот ты, Козловский. Дилетант. Нельзя же так…
Это пройдет, всегда проходило. Все заканчивается, и это тоже.

Да, он выпросил три выходных. Ему это нужно – отдохнуть, расслабиться, забыть хоть на какое-то время.
И в первый же день, рано утром срывается из дома. Зачем-то едет на кладбище. На Кунцевском тихо, ветрено. Найти нужное место без подсказок не так-то просто.
Даня долго стоит, глядя на памятник, не решаясь подойти близко. Потом садится прямо мрамор, ставит две рюмки, наливает водку. Поднимает голову, щурится. Произносит тихо:
– Вы простите… Я тут выпью, ага? – он заливает в себя рюмку. – Закуску-то я и не взял. Ну не дурак ли, а?
Запинается, опускает голову. Снова и снова читает надпись «Заслуженный мастер спорта СССР, двукратный олимпийский чемпион, восьмикратный чемпион мира…» И так далее.
– Можно на «ты», да? – произносит Даня, выпив, рюмки три. – Откуда ты взялся такой, м? Надо же верить, что все неслучайно и все такое…
Он отползает подальше, чтобы видеть памятник.
– Прости. Я виноват, да. Но уйди ты из меня… Пожалуйста. Хотя бы когда я это все закончу.
Телефон разрывает тишину кладбища, Козловский бурчит тихо:
– Извини, – собирается уже отключить. Но на экране надпись «Олег Евгеньевич». – Да?
– Козловский, слава Богу… Ты где?
– У меня выходной.
– Ты где? – настойчиво так. Вот что ему нужно?
– На кладбище, – отвечает честно и отключается тут же, даже телефон вырубает. – Все, больше никаких звонков.
Он сидит так долго, не следя за временем. Молчит, смотрит в одну точку, пока за спиной не раздаются шаги. Даня оборачивается резко. Меньшиков стоит, загораживая солнце, перекидывая во рту травинку.
– Я так и думал, – он вдруг опускается рядом.
– Как вы меня нашли? – удивленно выдыхает Козловский.
– Кладбище. Ты недавно говорил, что не можешь выйти из роли…
Даня молчит, не может подобрать слова. Надо же было Олегу сделать такие выводы.
– Ну так что вы тут? Пьете? – у него спокойный, тихий голос.
– Пью, – отзывается Козловский. – Знаете, я сам не понимаю, зачем я здесь. А еще мне стыдно.
– Верю. Мне вот тоже.
И снова тишина. Меньшиков поднимается, тянет Козловского за собой.
– Пошли, не нужно тут сидеть…
– Откуда вы знаете, что мне нужно?
– А ты просто поверь, – он тянет его за руку.
Бутылка водки остается на мраморе. Даня пытается дернуться, но Олег перехватывает его за плечи, произносит резко:
– Не оборачивайся.
Он не оборачивается, нет. Послушно идет за коллегой, доходит до его машины.
– Садись.
Едут в тишине по переполненным улицам, застревают в пробке.
– Зачем вы приехали? – тихо спрашивает Даня, оборачиваясь к Меньшикову. Тот держит руль одной рукой, все еще перекатывает во рту сухую травинку. Волосы у него растрепаны от ветра, воротник куртки поднят. И смотрит он только на дорогу, чуть щурясь.
– Спасать тебя надо, Дань. Точно как Харламова.
– Куда мы едем?
– Ко мне.
Козловский хочет спросить зачем, у него вообще еще сотня вопросов. Но это все потом.
Олег открывает ключом дверь в квартиру, пропускает Данилу вперед. Он устраиваются на кухне, за столом. Меньшиков возится с чайником. Даня смотрит на его руки с закатанными рукавами рубашки, на открытые запястья.
Сколько они знакомы? Не заочно, не шапочно, а вот так. Он даже не помнит.
Меньшиков – часть его самого. Как Тарасов часть Харламова. Так глупо звучит, но ведь все верно. Даня помнит Валеру в сценарии. Как тот вливается в Тарасова, даже фразы его повторяет. Как и сам Козловский.
– Жизнь актера и опасна и трудна, – смеется Меньшиков хрипло. Он где–то голос сорвал, говорить тогда едва мог.
– Жизнь актера и опасна и трудна, – произносит Даня, хромая на фальшиво-сломанной ноге.
Меньшиков поддерживает, помогает. Подсовывает в руки необходимую кружку кофе. Просит о перерыве за секунду до Козловского. Приходит на час раньше – прорепетировать самую сложную сцену. И благодарность словами не выразить. И вмешивается еще что-то, такое же невыразимое…
– Спасибо, – удивленно протягивает Даня, принимая большую кружку кофе. С молоком, но без пены, точно, как он любит.
– Пей давай, – Меньшиков пьет черный, без сахара.
– Я же пьяный, сейчас развезет, – отзывается Козловский, но отпивает пару глотков. Вкусно.
– Какой ты пьяный, не смеши.
Даня мешает ложечкой кофе, по часовой два раза, против один. По часовой, против. Сахар наверняка давно растворился. Козловский снова отпивает. Меньшиков смотрит в кружку, волосы падают на лицо, закрывая от глаз. Хочется протянуть руку, отодвинуть темные прядки.
– Зачем мы сюда приехали?
– Кофе пить, – смешок тихий. – Не вкусно?
– Вкусно, спасибо.
Он уже говорил спасибо, да.
Кофе кончается быстро, Данила кидает быстрый взгляд на Олега.
– Ну рассказывай, – тот подхватывает обе кружки, убирает в раковину.
– Что?
– Все по порядку. Что с тобой творится?
Меньшиков стоит, опираясь на подоконник. Такой вытянутый, спокойный. На лице написано только внимание, готовность выслушать. А тонкие пальцы нервно теребят край рубашки. Данила это видит и чувствует, как у самого дрожат руки.
– Если бы я сам знал. Я потерялся, запутался. Не понимаю, где я, а где Харламов. И остался ли я вообще. Я не знаю, что делать. Мне уже ничего, кроме этих съемок не надо. Я с ума схожу, да?...
Он говорит, кажется, несколько часов. Снова и снова повторяя одни и те же слова. Эмоции захлестывают, фразы сами выскакивают.
Только выплеснув все, что было на душе, Данила замолкает. Ошарашенно смотрит прямо перед собой, переводит взгляд на улыбающегося Меньшикова. Стало легче, намного легче.
– Спасибо, – в третий раз за сегодняшний день произносит он.
Меньшиков делает два шага к нему, зачем–то опускает рядом на корточки.
– Данил, слушай меня. Так бывает. Лично у меня даже довольно часто. Так нужно, понимаешь? Нужно вживаться в роль, жить ею. Только тогда у тебя все получится так, как должно получиться. Это вопрос выбора, понимаешь? Каждый актер должен выбирать, проживать ему роль за ролью и гробить к черту свое здоровье и свои нервы, или только представлять все это отдельно от себя, стороною. Ты прости, но сейчас все больше вторых.
Козловский жмурится, закрывает лицо ладонями.
– Это сложно.
– Несомненно. Еще как. Может, ты умрешь годам к пятидесяти из–за этого, но твои роли запомнят надолго. Вот подумай об этом.
Данила, так и не открывая глаз, слышит, как поднимается Меньшиков, садится на соседний стул. Чувствуется вдруг легкое прикосновение к волосам.
– Помнишь, ту сцену? Ты жить должен. Жить и играть. И делать выбор каждый день. Это и про тебя, Данила. Да про всех это, на самом деле…
Козловский судорожно вздыхает, вдруг порывисто дергается, обнимает Меньшикова, утыкаясь лбом в плечо.
– Олег Евгеньевич, вы… вы невероятный.
– Ну тихо–тихо, Дань, – Меньшиков легко поглаживает его по спине. – Все хорошо.
Данила отстраняется, заглядывает в темные глаза и видит там что–то такое, от чего по спине бегут мурашки. Разжимает руки, словно испуганно. Олег, кажется, ничего не замечает, кивает чему–то.
– Я… я пойду, ладно? – он сам не понимает, почему вдруг бежит и куда торопится.
– Конечно, – Меньшиков, кажется, ничуть не расстроен.
Козловский прощается быстро, спускается вниз. Пытается понять, что это было за странное ощущение. И вспоминает. Именно так дергается что-то внутри, когда падаешь с крутой американской горки. Или когда ты летишь в автомобиле на бешеной скорости.
Когда впервые целуешь любимую девушку.
Последнее сравнение заставляет сердце замереть на долю секунды. Неправильное сравнение, ненужное. И как раз самое точное.
– Только не это, – сдавленно шепчет Данила, замирая посреди улицы. – Не надо.

2.

2.

Два дня в гордом одиночестве. В пустой квартире. В Питере.
Данила долго сидит перед включенным компьютером с бутылкой пива. Он уже перечитал и пересмотрел, кажется, весь материал о Харламове. О Тарасове. О том хоккее. Еще до съемок все это искал и находил.
А сейчас снова. Это просто необходимо еще раз. Уже с другим отношением. Теперь нужно не просто понять, что это были за люди, что за время. Нужно прочувствовать, осознать, что с ним самим сейчас творится. Какое-то раздвоение сознания на свое-чужое.
В поисковой строке раз за разом…
«Валерий Харламов».
«Анатолий Тарасов».
«Советский хоккей».
Пальцы замирают над клавиатурой в очередной раз. Чего-то не хватает. Или кого-то. Какой-то маленькой детали, чтобы окончательно сойти с ума и исчезнуть просто.
Козловский набирает медленно, буква за буквой:
«Олег Меньшиков».
Спустя несколько часов Данила словно выныривает, чтобы хватнуть воздуха. Дышать тяжело, перед глазами только он, Олег Евгеньевич. Фильмы, интервью, снова фильмы. Его словно затянуло в этот водоворот. Крохотная щелочка в чужую душу.
Почему он никогда не смотрел ничего кроме самых известных фильмов? Почему сейчас это казалось таким нужным?
Кофе горячий. Черный, без сахара. Проклятый вопрос «почему?», кажется, разъедает мозг изнутри.
Козловский смотрит на экран. Темные глаза, те самые, которые были совсем рядом. Тогда казалось, что отвести взгляд просто невозможно.
И засыпает он с включенным компьютером, вырубившись, едва голова коснулась подушки. Во сне видит темный силуэт впереди. Человек стоит спиной, лица не видно. Только смутные догадки.
- Анатолий Владимирович! – это его голос. Но кричит не он, кто-то другой. – Анатолий Владимирович!
Данила делает шаг ближе, фигура не приближается. И он кричит сам:
- Олег Евгеньевич!
Темные глаза, те самые…
Козловский резко просыпается, разглядывает стену напротив. В темноте все равно ничего не видно. Поворачивается к часам, проспал он всего полчаса, максимум.
Он так и не смог уснуть. Ни в эту ночь, ни в следующую. Ему постоянно снится этот взгляд. Сильные руки. Спокойный, бархатный голос. Он тянет ладонь, хочет коснуться. И просыпается за секунду до касания.
Это похоже не помешательство. Это страшно. Лучше вообще не спать.

А съемки идут, они ждать не могу. Козловский снова в Москве, в светлом костюме Харламова, с сумкой на плече.
В сценарии все просто до отвращения. «Обернулся, кинул сумку, подбежал, обнял…» Ну и текст, само собой. Текст это самое сложное, наверное. Вот только Данила никак не может до него дойти.
В очередной раз оборачивается, кидает сумку.
- Стоп! – окрик режиссера заставляет дернуться. – Даня, нет! Все не то.
Козловский вздыхает, трет виски. Это, кажется, седьмой дубль. Очень хочется спать. А еще хотя бы кружку кофе.
- Ну что я не так делаю?
Казалось бы, чего проще: обернуться, посмотреть на «Тарасова», сбросить сумку?
- Ты куда смотришь? – режиссер подходит ближе, хмурится.
- В смысле?
- Харламов твой на кого оборачивается?
- На… на тренера, - удивленно отзывается Данила, не понимая, что от него хотят вообще.
- Вот именно. На своего тренера, на дорогого ему человека. Ты понимаешь, что это Тарасов сделал все, чтобы Валера оказался в Канаде? А ведь сам он никуда не полетел.
- Да понимаю я все, - бурчит Козловский, сдерживая эмоции. Объясняют, как ребенку, как первокурснику.
- А если понимаешь, какого хрена ты так играешь? Смотришь своими стеклянными глазами. Я потом как буду тебя крупным планом показывать, если у тебя глаза пустые, Козловский?!
Меньшиков стоит в стороне ото всех, кутаясь в пальто Тарасова, наблюдает молча. Ему вообще в этой сцене играть не нужно, а до следующей дело никак не дойдет. С каждым дублем Олег хмурится еще сильнее, морщит лоб, щурится… Данила замечает это все как-то машинально, не задумываясь. И ему безумно стыдно перед партнером. Вот как раз потому, что он такой бездарный, элементарную сцену сыграть не может.
- Можно перерыв? Десять минут буквально, я настроюсь, правда, - просит Козловский, отворачиваясь от Меньшикова.
Режиссер тоже хмурится, но кивает:
- Десять минут перерыв! Не расходиться далеко.
Данила стоит на месте еще минут пять, наверное. Решается. Подходит к Меньшикову, неловко мнется.
- Ну что, юное дарование, не выходит? – Олег вроде и обращается к нему, а смотрит куда-то в сторону.
- Не получается. Олег Евгеньевич, что я не так делаю? – он пытается увидеть эти глаза.
- Почему же ты у меня спрашиваешь?
Данила не отвечает, он почему-то был уверен, что Олег знает ответ.
- Давай помогу, - вдруг произносит Меньшиков. Даня, наконец, видит его внимательный взгляд, кивает.
- А как?
- Не обещаю, что получится. Пошли.
Он тянет Козловского за собой. Что-то произносит режиссеру на ухо, тот задумчиво кивает.
- Ну все. Иди, Дань, в кадр. Только теперь оборачивайся на меня. Меня-то найдешь взглядом?
- Найду, - рассеянно кивает Козловский.
- Отлично. И беги тоже ко мне. Вот давай, твои новые предлагаемые обстоятельства. Вперед!
Меньшиков командует так резко, а сам сжимает его ладонь, крепко, ощутимо, но всего на пару мгновений. Снова вспоминаются идиотские сны.
Данила подхватывает многострадальную сумку. Сашка Лобанов вопросительно вскидывает брови, Козловский только пожимает плечами. Слышит голос Лебедева. Затормозить у двери, обернуться. Меньшикова он ищет секунды три, даже вздрагивает внутренне. Олег стоит за камерой, в двух шагах буквально. Руки в карманах, смотрит прямо на него, улыбается слабо так. Даня даже забывает, что сумку кинуть надо по сценарию, сбрасывает ее, просто потому что мешается. И подбегает в Меньшикову, вылетая из кадра. Окрик «снято» едва слышит. Замирает перед Олегом, заглядывая в глаза.
- Молодец, - кивает Меньшиков с улыбкой. - Теперь нужно будет только правильно меня обнять.
Козловский улыбается шире, кивает.
Следующий дубль снимают с первого раза буквально. Это, оказывается, так просто. Замереть рядом, судорожно вздохнуть, обнять порывисто так. Даня невольно сжимает кулаки, хочется обнять еще крепче, прижать к себе, он даже не отдает себе отчет в этих желаниях. И в носу щиплет, глаза жжет. Слова льются почти машинально. Все выходит, как должно, само собой словно.
Отыгрывают всю сцену, дублей совсем немного. Кажется, Лебедев счастлив.
Меньшиков вытирает глаза тыльной стороной ладони, Козловский невольно повторяет его жест.
- А у вас бывает вообще, чтобы что-то не получалось? – вдруг спрашивает Данила у Олега.
Тот улыбается как-то грустно, кивает:
- У всех бывает. Независимо от возраста и опыта.
- У вас наверняка реже, - фыркает Козловский.
- Дань, мне расценивать это как комплимент? – он улыбается, насмешливо так. Данила не знает, что ответить, но ответ, кажется, и не требуется. Меньшиков уже спешит прочь, только полы пальто развеваются от ветра.
Съемки продолжаются уже в павильоне. И приходится ждать, пока там все соберут. Вместо того, чтобы пойти пообедать, Данила только берет кружку кофе, пристраивается на диванчике в гримерке. Пока тихо, нет никого. Так хорошо и спокойно.
И тут же, как по закону подлости, дверь открывается, почти влетает Меньшиков. Удивленно вскидывает брови, замечая Козловского.
- Данила? А ты чего здесь?
- Кофе пью, - Даня невольно вспоминает тот вечер у Меньшикова дома. – Вкусный.
- Ну пей, - неопределенно пожимает плечами Олег. Сейчас он в клетчатой рубашке, в меховой жилетке «Тарасова». И что-то ищет на гримерном столике. – Ты очки мои не видел?
- Кажется, в ящичке были, - рассеянно отзывается Данила, снова утыкаясь в кружку.
Меньшиков еще что-то возится, потом вдруг спрашивает:
- А что это ты одним кофе питаешься?
- Бодрит.
Коротко так, понятно.
- Логично, - усмехается Олег, присаживается рядом на диван. – А спать ночью ты не пробовал?
- Да что-то трудно, Олег Евгеньевич, в последнее время.
Меньшиков молчит, выдерживая паузу словно.
- А ты поспи, Данил.
- В смысле? – Козловский отставляет так и не начатую чашку кофе.
- Поспи. Прямо здесь. Ты же знаешь, пока кабинет соберут, пока свет настроят…
Он знает, действительно. И обычно использует это время на максимум. А уж застать Меньшикова в гримерке во время такого большого перерыва просто нереально обычно.
Данила размышляет пару секунд. В конце концов, почему нет? Хотя, уснет он вряд ли. Он прикидывает, как поудобнее лечь. Меньшиков улыбается, поднимается с дивана:
- Устраивайся давай.
И выходит из гримерки. Даня пожимает плечами, укладывается на диван. Подушек нет, не очень-то удобно. Но задремывает он быстро, хотя не засыпает пока.
Снова открывается дверь. На этот раз тихо совсем. Козловский только слышит шаги, открывает глаза. Меньшиков стягивает с себя жилетку. Даня снова выпрямляется.
- Что, не спится? – Олег оборачивается к нему.
- Подушки нет, - находит первое попавшееся оправдание Козловский.
Меньшиков садится рядом, долго смотрит на него, чуть щурясь. Произносит вдруг:
- Могу предложить себя в качестве подушки, – он хлопает себя по коленям, улыбается как-то странно. То ли насмешливо, то ли вызывающе.
- Уснуть у вас на коленях? – Козловский фыркает и добавляет искренне. – Как заманчиво.
- Ложись давай. Мне не сложно.
А Дане жутко хочется воспользоваться такой возможностью. В голове дурацкая надежда, что вот так, рядом с ним, он действительно уснет. Козловский даже не осознает хода своих мыслей, иначе не решился бы никогда.
Он чуть поворачивается, устраивает голову у Олега на коленях, прикрывает глаза и бурчит тихо:
- Я две ночи не спал почти…
- Тем более. Я с тобой играть не буду, пока не поспишь, - в голосе слышна насмешка, но Даниле совершенно не хочется разбираться в интонациях. Ему просто тепло и даже удобно.
Он проваливается в сон почти мгновенно, даже не успевая сообразить.
Меньшиков сидит, глядя в одну точку. Поднимает ладонь, осторожно касается темных волос, легко поглаживая, перебирая прядки. А Даниле совершенно не обязательно знать, что в ближайший час в эту гримерку все равно никто не зайдет, никому не хочется связываться со злым Меньшиковым. И то, как сильно Олегу хотелось еще дольше побыть рядом с Даней, тоже не нужно знать никому.
Козловский во сне дергается, тянет ладонь куда-то, словно пытаясь дотянуться до чего-то. Меньшиков почти машинально берет его за руку, переплетая пальцы. Хватка у Дани цепкая, сильная. Держит так, словно боится отпустить. Притягивает к груди их сцепленные ладони. Ему сейчас хорошо, он наконец-то смог прикоснуться к нему. Там, во сне. Насколько это реально он пока не осознает.
Просыпается Данила с ощущением, что проспал часов десять. Пусть шея ноет, и рука, та, что под головой, затекла. Он выпрямляется, вспоминая, что да, действительно уснул на коленях у Меньшикова. И во сне тоже был он. Только на этот раз Даня не проснулся со жгучим разочарованием от того, что так и не смог дотянуться, коснуться. Неудивительно, он до сих пор сжимает ладонь Олега.
А тот сидит, откинув голову на высокую спинку дивана и, кажется, тоже спит. Глаза закрыты, дыхание мерное, чуть хриплое. На лицо упала темная прядка. Губы чуть приоткрыты.
Козловский медленно, осторожно отводит прядку за ухо, открывая лицо. Зачем-то скользит пальцами от виска по щеке, к шее. Даже дышать боится.
Меньшиков судорожно вздыхает, открывает глаза. Данила совсем перестает дышать, хочет что-то сказать, но воздуха не хватает как будто. Глаза в глаза, долго, завораживающе.
- Даня? – едва слышно выдыхает Олег. Облизывает губы, медленно скользя языком. Козловский невольно повторяет движение. Меньшиков чуть наклоняет голову и почему-то оказывается слишком близко. Слишком. Как тогда, на кухне. Отвести взгляд просто не получается.
Данила сокращает расстояние в последние миллиметры, касается губами губ, целуя порывисто, не задумываясь. Сейчас это нужно, это кажется правильным. Губам горячо, почти больно. Поцелуй резкий, неловкий.
А Олег подается ближе, приоткрывает губы и отвечает, прижимаясь теснее, царапая ногтями тыльную сторону ладони, сминая в руках Данину рубашку.
Думать некогда, мыслей нет. Только вкус чужих губ, чужие руки и шумное, прерывистое дыхание.
Меньшиков отстраняется первым, отдергивает руки и выдыхает резко:
- Ты что делаешь?

3.

3.
Глава небеченная, предупреждаю. Смысла, боюсь, мало) Тапки принимаются.

- Ты что делаешь? – голос резкий. Словно по голове ударили. Или водой окатили.
Данила мотает головой, выдыхает раздраженно:
- Сам-то…
Рубашка на плече безнадежно смята, тыльная сторона ладони покрасневшая, до сих пор чувствуются ногти Меньшикова, его сильная хватка.
Олег отворачивается, поднимается с дивана, быстро подходит к гримерному столику, Даня даже не видит, что он там делает.
- Поднимайся, ты продрых почти полтора часа…
- Почему я? – Козловский тут же вскакивает. – Ты точно так же «дрых».
- Это когда это я успел в твоих глазах так упасть, что ты мне тыкаешь? – Меньшиков резко разворачивается. Губы сжаты в тонкую полоску, брови нахмурены. И ладони, ладони сжимаются в кулаки. До побелевших костяшек, заметно. Наверняка сдерживается, чтобы не ударить. Козловский уже проклинает себя, что полез с этим поцелуем. И не понять ему, что сейчас творится в голове у Меньшикова.
А тот специально сжимает кулаки так, что ногти впиваются в ладони, костяшки ноют. Сильнее, еще сильнее. Чтобы хоть этой малой болью прогнать ощущение чужих рук, плеч. Губы горят, словно они целовались несколько часов.
- Прошу прощения, - сквозь зубы выдыхает Данила. – Я не должен был вам «тыкать».
- Только за это? – Меньшиков как-то нехорошо щурится.
- А за что же еще? – Козловский смотрит в упор, с вызовом. Да, он нисколько не считает себя виноватым за этот поцелуй. Он чувствовал отдачу. Олег цеплялся за него так, будто это его последняя надежда на жизнь.
- Дурак ты, Данила, - резко бросает Меньшиков. И выходит из гремерки раньше, чем Козловский успевает сообразить, что его надо остановить.
Данила тормозит в гримерке еще минуты две, наверное. Выходит следом, входит в павильон. Работа кипит, кипит без него. Резко стало так обидно, странно.
- Коля, в чем дело? – тихо окликает он Лебедева.
- О, Данила, - Николай оборачивается, кивает. – Беги к девочкам, они тебя поправят…
Козловский молча кивает, его уже тянет к себе какая-то хрупкая девочка из гримеров. Это, кажется, Катя, он их вечно путает.
- Катюш, а что вы нас не позвали? – осторожно спрашивает Даня, сидя в кресле и чувствуя, как по лицу скользит пуховка. Девушка делает странную паузу, произносит как-то робко:
- Так Олег Евгеньевич же запретил…
Козловский вскидывает голову, словно не верит словам.
- Прямо запретил?
Катя молча кивает, уже причесывая его. Даня даже не знает, как реагировать на это. С одной стороны приятно, что Меньшиков так вдруг позаботился. А с другой стороны странно, особенно учитывая отношение Олега к работе. Про возможную связь с поцелуем Козловский подумать не успевает. Чья-то легкая, изящная рука ложится на плечо.
- Привет, Дань.
Света Иванова, как всегда очаровательная, по-весеннему как-то.
- Свет, привет, - Данила улыбается ей совершенно искренне. Девушка садится рядом, закидывая ногу на ногу. – А ты как тут?
- А у нас были съемки легендарного матча, - она улыбается. – Ты Бориса Васильевича не видел?
- Нет. Ачто такое? – Даня мотает головой, откидывая челку.
- Он с тобой поговорить хотел. Не дождался, наверное…
Козловскому сразу становится стыдно за то, что вот так уснул, вырубился совсем.
- Надо пошептаться пару минут, - Света наклоняется ближе. Катя пожимает плечами, заканчивает быстро. Дане совсем не улыбается еще «шептаться» со Светой, когда он и так уже столько проспал, но отказать как-то неудобно.
- Только быстро. Что такое?
Света хмурится, смотрит внимательно:
- Дань, а… а что вы так задержались с Олегом Евгеньевичем?
- Ой, да спали мы, - улыбается Козловский. – Уснули оба.
- Просто спали? – она чуть щурится.
- Ну да, а что такое?
- Ох, Дань, просто тут обсуждали вас, я слышала. Думают, что вы там спали совсем в другом смысле.
- В каком? – не понимает Данила и тут же спохватывается. – Ты что? Ты серьезно? Да что за глупости вообще?
Возмущение искреннее, но все равно как-то все нервно. Если замолчать, прикрыть глаза, то можно ощутить вкус того поцелуя.
- Данил, не кричи, - Света гладит его по плечу. – Просто… ситуация глупая. Про Олега Евгеньевича такие слухи ходят. Ты разве не слышал?
- Чушь это все. Только слухи. Он женат, - Даня упрямо наклоняет голову, смотрит из-под челки. Про это думать не хочется, почти страшно. Он все равно вспоминает. И правда ведь слышал многое. И в те безумные часы в интернете читал тоже всякое. Но тогда это казалось бредом, обыкновенными, ничего не значащими слухами. Меньшиков же легендарный человек, про таких постоянно говорят разное, особенно теперь.
- Это же еще ничего не значит. У нас такое время, может это прикрытие, - Света говорит как-то суетливо, быстро, как будто сама боится. - Даня, я просто не хочу, чтобы и про тебя такие же слухи пошли. Ты вот подумай, как выглядело эта его «мягкая» просьба вас не беспокоить. И полтора часа вас не было.
Козловский жмурится, прикрывает лицо руками.
- Данила, ну ты что? – Света снова гладит его, только уже по голове. – Я только хотела сказать, чтобы ты ну… не очень тесно с ним общался.
- Да, Свет, спасибо. Я понял.
Он разворачивается, спешит к Лебедеву.
- Дань, снимаем сцену с «заслуженным». Быстрее, Дань, в кадр.
Данила только кивает, оценивает этот «кадр». Кусок Тарасовского кабинета уже не кажется таким чуждым. Все правильно, все на нужных местах. Генкин вместе с Меньшиковым входят в «кабинет». И вот теперь все точно так, как должно быть.
- По местам, дорогие мои, - окликает всех вокруг Лебедев. – Быстро-быстро.
Козловский останавливается около двери в «кабинет». По команде открывает дверь:
- Вызывали?
И нет, он не видит сейчас Меньшикова, не думает об этом. Только Тарасов. Анатолий Владимирович.
- Я слышал тебе дали звание заслуженного мастера спорта…
Как все-таки с ним просто. Ни намека на то, что было или не было. Ни движения, ни взгляда. И да, он почти боится сейчас Тарасова. Или все-таки Меньшикова? В сценарии написано «хлопнул ладонью по столу», Даня это помнит. И все равно непроизвольно вздрагивает от удара. А Олег смахивает со стола шахматы, этого в сценарии не было. И мелькает дурацкая мысль, что Козловский – действительно дурак, никак не может привыкнуть к этой его вечной импровизации, отшатывается невольно.
Сцену они добивают довольно быстро. Повторов всего несколько. С Олегом действительно просто – его сверхспособность все делать с первых дублей словно передается Дане.
И все, кажется, гладко, ровно. Звучит команда «снято». Меньшиков отворачивается спиной и вдруг пинает многострадальный стол. Козловский вздрагивает. Звук удара глухой, но громкий. Олег проводит рукой по волосам, возвращается к гримерам уже.
Переодеться для следующей сцены дело двух минут. Вот уже Данила сидит за столом. Только теперь горят лампы. И темно, словно и правда – вечер.
- Ну, что там у тебя с этим… с Балашовым?
«Харламов» опускает взгляд, мнется. Точно как по сценарию. Меньшиков крутит в руке карандаш.
- Все время чем-то недоволен, все время жалуется на тебя…
Карандаш с оглушительным, кажется, треском, ломается в руке у Олега. Тот смотрит на обломки на ладони так, словно вообще не понял, как это получилось. И губы тут же сжимаются в тонкую полоску, снова злится.
- Стоп. Олег, что такое? Выкинь ты этот карандаш, - ворчит Лебедев. – Еще раз!
- Ну что там у тебя с этим… господи, как его… с Балашовым? – Козловский только смотрит на Меньшикова, молчит. – Нам надо к Канаде готовиться…
Стул с грохотом падает на пол. Слишком резко встал, задел неловко. И Даня видит, как сжимает зубы Меньшиков, почти слышит скрип, кажется.
- Так, вернись. Никаких резких движений! Ты уставший и старый, ясно тебе? – почти раздраженно кричит режиссер.
- Вот спасибо, - громко отзывается Меньшиков. – Без тебя я это не знал, конечно!
- Что ж вы такой злой-то, Олег Евгеньевич? – тихо спрашивает Данила. – На меня что ли?
И смотрит прямо в глаза. Без вызова даже, спокойно.
- Да не на тебя я! Думаешь, весь мир вокруг тебя вертится? Не надейся, ты у нас пока не легенда, - почти сквозь зубы. Зло, раздраженно.
Даня пожимает плечами, опускает взгляд на собственные сцепленные пальцы. Тишина висит еще буквально пару секунд.
- На себя я, Данил, - совсем шепотом произносит Олег. – На себя…
И тут же кричит:
- Коль, давай еще раз!
С третьего раза у Меньшикова все выходит. Точно так, как нужно. А у Данилы прямо сердце щемит, пока он наблюдает. Олег сейчас такой тихий, слабый словно.
Съемки заканчиваются. Лебедев всех посылает по домам. А Меньшиков уже прощается со всеми, кроме Козловского.
Даня не выдерживает, бежит следом, стучит в гриммерку.
- Кто?
- Олег Евгеньевич, я…
Дверь распахивает резко, Меньшиков стоит на пороге. И даже не хмурится, такой спокойный, уставший.
- Данила, тебе чего?
- Можно я войду? Поговорить.
- Поговорить, - тихим эхом откликается Олег, прислоняясь к косяку. – О чем?
- Пустите, - твердо повторяет Даня.
Меньшиков отстраняется, пропуская его вперед. Сам закрывает дверь, возвращается к столику, стягивает с себя клетчатую рубашку, накидывает другую – белоснежную, идеально отглаженную, кажется.
- Я тебя внимательно слушаю.
Данила стоит, разглядывая его, и не может понять, зачем он пришел. Олег застегивает рубашку, развернувшись к Дане спиной. Такой слишком спокойный, слишком. Словно у него никто не засыпал на коленях, словно это не он целовал так, что дышать можно только его дыханием.
Где-то внутри тонко звенит натянутая струна. На пределе натянута.
«Я пропал, совсем пропал…» Козловский размышляет как-то совсем безэмоционально. Оценивает себя со стороны. Да, рядом с Меньшиковым у него дрожат руки. Теперь еще и внутри что-то дрожит. Он точно пропал, потерялся, растворился в Меньшикове, как растворяется в Харламове постоянно. Хочется вечно на него смотреть, любоваться. Даня уже даже не поражается своим мыслям. Плевать, как наркотик какой-то. Такое банальное, глупое сравнение.
И снова хочется поцеловать, еще раз. Хотя бы на долю секунды, снова ощутить эти губы. И, черт, разобраться.
- Данила, ты пришел помолчать?
- Нет, я, - он нервно улыбается, смеется коротко. – А мне только что Света Иванова такую глупость сказали. Представляете, группа уже подумала, что у нас с вами роман. Такие дурацкие слухи…
Он даже не в силах себя контролировать. Все нервно, дергано. А у Меньшикова каменеет спина, он отворачивается от зеркала. На долю секунды Даня видит страх, короткой вспышкой. Или ему просто кажется. Олег тут же ухмыляется:
- А пришел-то зачем? Поделиться? Я это слушаю уже столько лет…
Козловский снова как-то стыдится, пожимает плечами.
- Но мы-то с вами знаем, что это только глупые слухи, да? – Дане важно, безумно важно, чтобы Меньшиков сейчас подтвердил. Безоговорочно, ни в коем случае не двояко. Олег кивает, отворачивается, застегивает рубашку и произносит тихо и как-то совсем устало:
- Конечно, Дань. Не думай об этом.
Так просто. И поцелуй ему приснился, точно.
- Не могу, - сдавленно выдыхает Данила. И последнее самообладание летит к чертям.
Две секунды на то, чтобы решиться. А потом дернуть к себе за руку, толкнуть к стене, вжаться всем телом, целуя в губы. Не так, как в первый раз. Жадно, порывисто, уверенно. Меньшиков пытается сжать губы, оттолкнуть Данилу, упирается ладонями в плечи. Бесполезно. Крошечные секунды тянутся безумно медленно. И Олег не выдерживает, чуть приоткрывает рот, позволяя углубить поцелуй, запускает пальцы в темные волосы…
И лопается натянутая струна, отдаваясь звоном по всему телу. Он был прав, он чувствовал, что это безумие взаимно, хоть в малой степени. И тихий, едва слышный хриплый стон Даниле кажется оглушительным. Он дорвался, в эти секунды можно. Можно обнимать крепко, прижимать к себе, вжиматься самому. Можно целовать, вылизывая, кусая губы, чувствуя этот вкус. Он сам срывается на стон, проходит пальцами по спине под тонкой рубашкой, Меньшиков выгибается в его руках. И отстраняется. Резко, болезненно…
- Стой, нет, - голос прерывистый, сдавленный.
- Почему нет? – Данила смотрит в абсолютно черные глаза. Расширенные зрачки сливаются с темной радужкой. – Можно же. Двадцать лет как можно.

4.

4.

Олег молчит долго. Данила чувствует, как упираются в грудь ладони, слышит тихий голос:
- Отойди.
Отстраниться не так-то просто. Отпустить невозможно. Он же только сейчас дорвался, поймал, взял, наконец. Козловский опускает взгляд, разжимает руки нехотя. На белой рубашке на несколько секунд еще остаются четкие следы от его пальцев.
Даня отворачивается, садится на ближайший стул. Неужели он все не так понял? Ведь то, что он чувствовал, было настоящим, живым. Искренним.
- Данила, ты что делаешь? – тихо и до отвращения спокойно спрашивает Меньшиков. – Думать не пробовал?
И вот этого его спокойного, почти ласкового тона хочется что-нибудь разбить. Или встряхнуть его самого. Снова впечатать в стену, чтобы выбить эту наигранность, фальшь.
- Что я не так сделал? Вы, по-моему, совсем не были против…
Что он несет вообще? Тут же хочется зажмуриться и закрыть голову руками, словно прячась.
- А ты у меня спрашивал разрешения? – в голосе Меньшикова слышится насмешка. – Кажется, ты мне не оставил выбора.
Данила вскакивает резко:
- Да что вы говорите? А это разве не вы уложили меня спать у себя на коленях? Не вы запретили всем заходить в гриммерку? Вы ведь должны были понимать, какие слухи могут появиться. Или вам плевать?!
Козловский кричит, злится. Олег едва сдерживает вздох. Он действительно не подумал об этом, а надо было. С его-то репутацией…
- Тихо-тихо, - смеется Меньшиков, надеясь, что смех естественный. – И в мыслях такого не было. Данил, я женат, ты в курсе?
Даню этот вопрос раздражает еще больше.
- И что? Мало ли…
Он как-то запинается, опускает взгляд. Меньшиков долго смотрит на него, кусая губы, вдруг произносит:
- Переоденешься, буду ждать тебя на парковке.
- Зачем? – удивленно спрашивает Данила.
- В гости ко мне поедем, Данила, - фыркает Олег. – С женой тебя познакомлю.
- Не надо! – он почти испуган.
Меньшиков снова щурится:
- Испугался что ли? На лед выйти под номером семнадцать ему не страшно, а тут…
- Я поеду! – обрывает его Данила. Выходит из гримерки быстро. Лучше не думать, зачем его Олег позвал. Может он проверить хотел. Был уверен, что Даня не согласится.
Козловский вылетает из здания в рекордные сроки. Меньшиков стоит у машины, кивает:
- Запрыгивай.
Данила послушно садится на переднее сиденье, спохватился:
- Может хоть цветов купить?
- Насте-то? – Олег фыркает, трогаясь с места. – Не хватало.
Даня только пожимает плечами, отворачивается к окну. И ни слова не произносит за всю поездку. До уже знакомой квартиры едут не так уж и долго, тормозят на стоянке.
Дверь в квартиру открывает очаровательная Анастасия Меньшикова. Данила улыбается робко как-то:
- Здравствуйте…
- Данила, да? – она улыбается в ответ, поправляет темную прядку. – Здравствуйте.
- Ну вот давайте, на «Вы» еще, - ворчливо произносит Меньшиков, проходя внутрь, скидывает ботинки. – У вас разница в три года.
- Ой, правда, - Настя снова смотрит на Даню. – Давай на ты.
Козловский кивает:
- С удовольствием.
- Насть, пожрать есть? – спрашивает Меньшиков.
- Конечно, вы проходите оба, мойте руки….
Она так трогательно суетится. Забирает у Олега пиджак, поправляет ботинки. Протягивает Дане тапочки. Меньшиков уходит куда-то вглубь квартиры, возвращается уже в домашних джинсах, футболке. Даня уже сидит на кухне, Настя накрывает на стол.
И так все это по-домашнему, уютно. Данила себя чувствует совершенно лишним. Девушка ставит тарелки на стол, ударяет Олега по рукам:
- Горячее же, подожди.
Меньшиков смеется, обнимает ее за талию, Настя наклоняется, коротко целует его в губы. Данила отводит взгляд, неприятно это видеть. Он даже знает почему.
Рагу у Насти великолепное, но Даня ест, совершенно не чувствуя аппетита. Только смотрит, как улыбается Олег своей жене, как моментально отзывается она на улыбку, как они касаются друг друга. Все так мягко, нежно. Невыносимо.
Данила отставляет тарелку, улыбается вяло:
- Я сейчас вернусь, прошу прощения.
Он поднимается, выходит в ванную. Споласкивает горящее лицо холодной водой. Ненадолго становится легче. Возвращаться не хочется, сбегать тем более. Данила идет к кухне медленно, тихо. И замирает у двери, не решаясь войти обратно. И невольно, на самом деле невольно, слышит голоса.
- Олеж, зачем ты так? – голос у Насти грустный, тихий.
- Ничего, пусть посмотрит, полюбуется. Убедится, что я счастлив в браке. Сразу перестанет лезть с ненужными поцелуями…
Как поддых ударил.
Данила хватается за стенку, чувствует шершавые обои. И уже даже не слышит, о чем там говорит чета Меньшиковых. Это все была игра?
Нужно высказать свою благодарность. Сам народный артист играл лично для него. И Настя, безусловно, хороша. Даня даже не может разобраться в собственных эмоциях. Словно постепенно обретает способность видеть. И слышать.
- Почему ты решаешь за него? – женский голос звенит сталью.
- Наськ, ты не понимаешь! – Меньшиков произносит это резко, тут же понижает голос. – Не надо ему это. Я был бы безумно рад, если бы в его возрасте за меня кто-то решил.
Козловский с трудом сдерживает себя, чтобы не ворваться на кухню прямо сейчас. А Настя вдруг спрашивает, словно желая его добить:
- Он, кажется, хороший парень. Почему нет? – и тон у нее веселый, радостный. Просто обжигающий. Пауза длинная, странная. Терпения не хватает. Даня не хочет знать, почему нет. Не хочет слышать, как Олег будет это объяснять. Он даже не успевает сообразить, как уже стоит на пороге кухни.
Меньшиков разворачивается к нему резко. По Даниному лицу и так все понятно. Слышал, достаточно слышал, чтобы понять.
- Даня, - Олег поднимается.
Козловский наоборот отшатывается, произносит тихо:
- Нужно было просто сказать. Я бы понял, - он кивает Насте. – Спасибо за ужин. И за спектакль.
Он разворачивается, вылетает в прихожую. Все зря. Не нужно было сюда приезжать.
А внутри у сердца что-то рвется. Еще утром он буквально был одержим Меньшиковым. Этим невероятным человеком, этим артистом. Но и подумать не мог, что это зайдет так далеко. Что это будет – так. Так неправильно, постыдно, но необходимо.
Нельзя быть таким человеком. Один раз коснувшись, хочется не отпускать никогда. Один поцелуй – и он уже не может забыть вкус губ Меньшикова.
Шнурки на кроссовках рвутся, Даня ругается сквозь зубы, выпрямляется. Открыть дверь, на площадку, к лифту.
- Данила! – до боли, теперь точно до боли, знакомый голос – ножом в спину.
Козловский сворачивает с площадки. Лучше по лестнице. Не побежит же он за ним. А Олег действительно бежит. Догоняет двумя этажами ниже, хватает за локоть. Цепко, сильно.
- Да стой ты!
И голос у него хриплый, дышит тяжело. Даня оборачивается. Меньшиков держит его за руку, а сам пытается восстановить дыхание, но все равно произносит:
- Что же ты… бежишь-то?
- Отпустите. Я все понял, - вырвать руку – раз плюнуть. Но Козловский медлит, словно дает еще один шанс – себе, Олегу.
- Не понял ты нихрена, - тяжело вздыхает Меньшиков. – Даня… давай вернемся? Поговорим.
Он сам не знает, зачем. Просто не может отпустить Даню – вот такого. Разбитого, потерянного. Как будто щенка отшвырнуть.
- Куда вернемся? К вашей жене? – Даня все-таки выдергивает руку. – А она вам точно жена? Или так, специалист по прикрытию?
- Жена, - Олег хмурится, скрещивает руки на груди. А потом вдруг опускается прямо на ступеньки. – Ну хорошо. Давай здесь поговорим.
Козловский фыркает, проходит мимо, собираясь молча уйти. И разворачивается вдруг. Меньшиков сидит тремя ступеньками выше. Прямо в тапочках. Руки сложены на коленях. Темная, непослушная прядка снова упала на лицо. И смотрит он… слов-то таких нет. Даня просто садится рядом, на ступеньку ниже. Спиной к Меньшикову.
Он и не видит, как Олег почти машинально тянет к нему ладонь, собираясь коснуться растрепанных волос, но тут же отдергивает, словно обжигаясь. И произносит тихо, вкрадчиво:
- Дань, давай на чистоту? Что это было? Там, в гримерке.
Он не договаривает, теряется в словах. А Даня судорожно вздыхает, подтягивает колени к груди, утыкаясь в них лбом, отзывается глухо:
- А непонятно было? Сначала просто… захотелось. Внезапно, резко. А вы ответили. И я, кажется, с ума сошел окончательно. Потом уже просто проверить хотелось, один я такой дурак или…
Он тоже не договаривает, сжимается как-то весь. А Меньшиков прикрывает рот ладонью в какой-то глупой попытке остановить слова. «Куда же ты полез, мальчик? Почему?». И сам он виноват страшно. Поддался эмоциям, позволил себе слишком много. Но, черт, целуется этот «мальчик» так, что дольше пары секунд продержаться просто нереально. Сдерживаться невозможно же.
Пауза долгая, слишком долгая. Если Даня сейчас обернется, у Олега точно не останется правильных слов, а их нужно найти.
- Даня, это все эмоции. Мы с тобой тесно общаемся, очень тесно. Вот и прорвалось. Так бывает… Пройдет.
«Должно пройти, иначе не жизнь просто – мучение».
Дане обидно. Странное, объемное, тяжелое, что он носит в груди вот уже несколько дней, назвали всего лишь эмоциями, которые пройдут.
От эмоций не смотрят сутками фильмы. И спится с эмоциями не так. Хотя бы вообще – спится. А тут две ночи подряд засыпать страшно. Да и не получается ведь.
- Нет, - Козловский не оборачивается, но обрубает резко. – Я пересмотрел все ваши фильмы. Хотите, расскажу всю фильмографию? Я видел сотни интервью, кажется. Я спать из-за вас не могу. Вы мне снитесь. Каждую ночь снитесь, и я сразу просыпаюсь. А у вас на коленях уснул.
Меньшиков вздрагивает почти на каждое слово. Даня словно гвозди в гроб заколачивает. В мясо.
- Молчи, господи, молчи…
Он сжимает его плечи, сильно, крепко.
- Ты хоть понимаешь, куда ты лезешь? Осознаешь? Зачем тебе это? Ты же молодой, красивый парень. За тобой вон девчонки вьются так, что другим тесно…
Меньшиков уже сам не может себя остановить. Страшно, вдруг невыносимо страшно. Данила своей чересчур открытой манерой просто выбивает весь самоконтроль.
Козловский слышит этот шепот, накрывает пальцами ладони Олега, отзывается тихо.
- Не решайте за меня.
- Ненормальный, чокнутый…
Меньшиков шепчет это прямо в темную макушку, спрашивает еле слышно:
- Чего ты хочешь-то от меня?
- Вы же… не против были.
Словно издевается.
- Тебе слишком трудно сопротивляться.
Перебор с откровенностью. Явный перебор. У обоих.
Данила разворачивается, встает на колени прямо на лестнице.
- Олег Евгеньевич, я… Простите, я не должен был. Но это… сильнее меня. Вы же говорили – жить. Я жить хочу. А без вас уже не получается.
Он склоняется ниже, касается губами ладоней Олега, пальцев, запястий. Если сейчас его оттолкнут – это будут последние прикосновения. Их нужно запомнить, сохранить, сберечь.
- Даня, - голос у Меньшикова совсем тихий. – Зачем ты себе жизнь портишь? Это ведь не игра. Уже будет ничего не изменить, не исправить. Пожалеешь, Даня, пожалеешь…
Олег сопротивляется. А сам уже не может даже руки отдернуть. Не получается физически.
Козловскому плевать на все доводы. Ему важен только этот взгляд, этот хриплый шепот, эти руки.
- Моя жизнь. Значит, будет так… Не отталкивай.
И снова тянется за поцелуем, но теперь касается губами губ легко, мимолетно. Скользит по щеке.
- Увидит кто-нибудь, - последняя связная мысль теряется где-то на губах у Козловского.
Горячо, болезненно, порывисто. Эта безрассудность Данилы сводит с ума. И не идти за ним – невозможно. Он словно вскрывает тайные желания и свои, и Олега. Вытаскивает все наружу, перетряхивает все уголочки души.
Отстраняются они, кажется, спустя вечность. И дышат оба тяжело, губы горят у обоих.
- Тшш… Замри.
Олег утыкается лбом Дане в плечо. Собирается с мыслями по почти минуту. Данила не торопит, обнимает крепко, вдыхая какой-то древесный аромат от волос. Меньшиков поднимает голову, произносит тихо:
- Даня, ты сейчас пойдешь домой. Поедешь. Попробуешь уснуть. А завтра мы поговорим. Разберемся.
Козловский медленно кивает, разжимает руки. Отвечает глухо:
- Я и завтра скажу то же самое.
Олег встает, Данила за ним.
- Иди, Даня. Иди! – он почти кричит. Еще секунда и он его никуда не отпустит, не сможет.
Козловский отступает на пару шагов, вдруг снова дергается вперед, обнимает. Крепко-крепко, дышать не получается просто. И отстраняется так же резко – убегает вниз по лестнице. В голове только одна мысль – завтра они все равно снова поговорят. Спокойно, осознанно. А сейчас это – безумие, наваждение. Сумасшествие. Одно на двоих.
Олег стоит, тяжело опираясь на перила. Внутри – больно. Словно Даня старую рану задел. И все равно светло, легко. Теперь главное – дожить до завтра. И нет, только не надеяться, что завтра все будет точно так же. Нельзя надеяться. Но так хочется.



Продолжение здесь.

запись создана: 14.05.2013 в 15:24

@темы: фики, Меньшиков/Козловский, PG-13

Comments

[Holy Allen]

Большое спасибо за текст.

[МашкаБукашка]

Охренительный фик)))) меня плющит,когда кто-то со съемочной площадки,волей или неволей,становится сводником,ахахах

[Brianna G. *]

это очень супер! *автор мои лучи любви вам*

[Эдема]

я могу читать о них бесконечно! Только пишите, пожалуйста

[Mary_from_Mars]

Совершенно прекрасная вещь! Спасибо огромное!!!

[Свэйд]

просто, красиво и со вкусом. читала, вся извелась - так нервничала. спасибо, автор!

[МашкаБукашка]

Просто фантастика! Дочитала - и только после последней строчки вспомнила,что дышать-то мне все еще надо,а то нехорошо получится)

Ой, ребят, я не слежу за отзывами)
Большое всем спасибо, огромное. Я безумно рада, что вам нравится, что вы отзывы пишете.

В дневнике уже лежит 5 глава)

[Командорский голубой песец]

набирает медленно, буква за буквой:«Олег Меньшиков». Спустя несколько часов Данила словно выныривает, чтобы хватнуть воздуха. Дышать тяжело, перед глазами только он, Олег Евгеньевич. Фильмы, интервью, снова фильмы. Его словно затянуло в этот водоворот. Крохотная щелочка в чужую душу. Почему он никогда не смотрел ничего кроме самых известных фильмов? Почему сейчас это казалось таким нужным?

Я пересмотрел все ваши фильмы. Хотите, расскажу всю фильмографию? Я видел сотни интервью, кажется. Я спать из-за вас не могу. Вы мне снитесь. Каждую ночь снитесь, и я сразу просыпаюсь

чорд, я узнал в этом себя
Классно как, спасибо вам