Mamita

[tarlamov]

Автор: Томас_Андерсон (Майский_Снег)
Фэндом: Легенда №17
Пэйринг: Анатолий Тарасов/Валерий Харламов
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш, Драма
Размер: Мини, 5 страниц
Описание: Бегония хочет понять что же происходит с её сыном, которого она так любит.
Посвящение:
Море. Трепетно любимому автору прекрасных фанфиков по "легенде", которые для меня стоят на одном уровне с каноном.
Публикация на других ресурсах:
ссылку, если что. спасибо.
Примечания автора:
я не знаю, что двигало моими руками, когда я это писала, честно. я вообще ничего такого не планировала. как говорится "ходишь, ходишь в школу, и тут - бац!" (с)
софандомцы должны понять ЧТО и КАК произошло перед тем, как Валера вернулся домой. ключевое слово "жасмин" )

Собиралась гроза. Наэлектризованный влажный воздух вызывал смутную подспудную тревогу. Валера сидел на балконе на маленькой, до жути неудобной детской табуретке, скрючившись в три погибели и мял в дрожащих пальцах белеющую в темноте «беломорину», сворованную из отцовского кармана.
Зарница. Ещё одна. Порыв ветра. Угрожающее ворчание грома. На щёку упала тёплая капля. Валера с надеждой посмотрел в свинцовое низкое небо. Нет. Ещё нет.
Надсадно задребезжала балконная дверь, сдерживая чей-то не слишком сильный напор. Валера выкинул так и не зажжённую папиросу вниз, в темноту, и отодвинул шпингалет.
В образовавшийся дверной проём просунулось взволнованное лицо матери. Тонкой смуглой рукой она сжимала под подбородком свою любимую бордовую шаль. Огромные чёрные глаза её были сердитыми и удивлёнными.
- Валера! – она умела кричать даже шёпотом.
- М?
- Ты чего тут торчишь? Напугал меня до смерти!
- Чем я тебя напугал, мамита?
- «Чем, чем»! Исчез куда-то!
- Никуда я не исчез, как видишь. А тебе что не спится? Ночь на дворе.
- Не твоё дело! – Валера и не ожидал другого ответа. Мама, милая мама, знала бы ты…
Бегония подозрительно оглянулась вокруг и принюхалась.
- Курил?
- Нет, не успел.
И снова молния, другая и мгновение спустя – оглушительный гром. Женщина испуганно вскрикнула и тут же нервно рассмеялась.
- Сынок, пойдём в квартиру, что за ночные посиделки в грозу?
- Да утро уже почти.
- Какая разница.
Валера встал, подвигал затёкшими плечами, в последний раз, напоследок, поднял лицо к небу, никак не желавшему наградить измученный жарой город дождём, и переступил балконный порожек. Поморщился – боль толкнулась в ноге привычной занозой.
В квартире стояла тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов. На тумбочке горел тусклый ночник, светивший себе под нос. Всё, как всегда, всё, как обычно. Валерин взгляд упал на клюшку, стоявшую в углу, и – сразу словно встречный воздух в лицо, гул трибун и лихорадочный стук своего сердца.
Сердца… Почему-то Валере кажется, что его сердце бьётся и живёт только лишь на льду, а вне его – уныло перегоняет кровь по организму.
- Валер, ты где? Иди сюда, - зовёт его мама из кухни.
Он стряхивает с себя охватившее его оцепенение и послушно идёт на зов. На кухне уютно. Это мамина территория. Всё здесь подобрано по её вкусу. Почему-то он вдруг почувствовал себя ребёнком.
Бегония стоит у окна и смотрит во двор.
- Смотри, Валера…
По стеклу бегут потоки воды, по подоконнику барабанят капли, пелена дождя скрыла отсвет приближающегося рассвета.
- Может чаю, Валер? – не дождавшись ответа, Бегония стала набирать в чайник воду, зажигать газ, доставать чашки из буфета.
Валера улыбнулся и сел за стол.
- Смешная ты у меня, мам. То «чего не спишь?», то чай вдруг попить решила.
Бегония кивнула. Она сама не знала – зачем ей понадобилось это чаепитие. То есть… Она хотела поговорить с сыном уже давно, поговорить никуда не торопясь, не в перерыве между его тренировками, не впопыхах, не на бегу, но такой возможности всё не предоставлялось. Она чувствовала, что с сыном что-то не так, что-то гложет его и не даёт ему покоя. Это можно было, конечно, списать на аварию и травму, но дело в том, что она заметила эти странные перемены ещё задолго до неё. Но когда это началось – она не помнила, упустила из виду… и теперь корила себя за это. Она не знала, как подступиться к нему, к такому взрослому. (И когда он успел так вырасти?) К такому гордому и ранимому. Горячая кровь. Её кровь. Но видеть его глаза, смотрящие словно бы в себя, с каждым днём ей было всё невыносимей. А вдруг она сможет помочь? Хоть чем-нибудь. Хоть как-то.
- Тебе зелёный, Валера?
- Чёрный. Слушай, а коньяка нет у нас?
- Коньяка?!
- Ну да, да… в чай плеснуть. Может, заснуть поможет.
- У тебя бессонница?
Валера опустил глаза и стал тихо, стараясь не шуметь, размешивать сахар в чашке. Молнии за окном высвечивали чёрные кроны деревьев и косые струи дождя.
Вопрос Бегонии повис в воздухе. Валера то ли не хотел отвечать на него, то ли опять задумался и ушёл в себя.
- Валера… Валер!
- …А? Что, мам?
- Что с тобой творится?
- В каком смысле?
- Не знаю. В прямом. Я… чувствую, что тебе плохо, - женщина стиснула чашку пальцами, - помнишь, когда ты был маленьким, ты мне рассказывал о том, как здоровяк Педро Сонтана и его компания дразнили тебя в школе за маленький рост… или как ты переживал из-за оценок по испанскому и мы вместе с тобой делали упражнения. Тогда я могла помочь тебе, но теперь ты большой и сильный… Ничего не рассказываешь мне. Но ты до сих пор ребёнок для меня, Валера. Mi hijo favorito.
Он слушал мать, не перебивая. Почему-то он догадывался, что рано или поздно она заведёт разговор о чём-то подобном. Мама… если бы можно было, как раньше, уткнуться в твоё плечо и заплакать. Как же я устал, мама.
- Мальчик мой, ну скажи… скажи хоть примерно, хоть намекни мне. А то я придумываю себе всякие ужасы. Сердце болит у меня, Валера! Что-то с этим хоккеем твоим? Тебя затирают? Не дают играть, как раньше? Или что-то с Ириной? Ну, чёрт возьми, я больше не знаю, что и думать!
В словах Бегонии уже звучали слёзы. Это было уже слишком для Харламовских нервов, которые и так в последнее время стали сбоить дай боже. Точнее не дай боже.
Он смотрел на мать из-под своей чёлки и набирался решимости.
Раз. Два. Три.
- Мама…
- Что, Валера?
- Мне кажется… я просто не нахожу этому другого объяснения… наверное, я больной. Хотя, почему – «наверное». Это факт. Я сошёл с ума. Да, это всё объясняет.
- Что? Я тебя не понимаю.
- Я влюбился, мама. Я просто влюбился.
Бегония, которая, действительно, успела навоображать себе бог весть что – от ребёнка на стороне до ссоры со всем хоккейным начальством СССР, удивлённо моргнула глазами и почувствовала, как огромная гора, лежащая на её плечах, растворяется.
- Dios mío! Влюбился? Так ведь это чудесно! Кто она, мой хороший?
Валера тряхнул чёлкой и вымученно улыбнулся.
- Это не она. Это он.
Переносицу Бегонии, хоть до неё пока не до конца дошёл смысл только что сказанного, прорезала морщина.
- Что? Я…
- Это не девушка. Это мужчина. Это мой тренер. Анатолий Тарасов. Вот так… вот.
...Ну что ты молчишь, мама, ну, что ты молчишь?!
Осознание разливалось по венам, как хлористый кальций – стало жарко – в груди, в руках, в висках – тысячи маленьких пульсов бились на разрыв, на одну очень неприятную секунду ей показалось, что «обморок» - это не просто отвлеченное понятие из жизни абстрактных других людей, а что именно он с ней сейчас и приключится. Она схватилась руками за край стола и зажмурилась.
Тарасов.
Ей вспомнилось её спонтанное решение своим натиском поспособствовать переменам в судьбе сына. Обычное дело – платье покрасивей, пирог, немного лести и деланной наивности и этот Тарасов сдастся, в конце концов – он всего лишь мужчина.
Не тут-то было. Всё вышло совершенно не так, как планировалось. Точнее, вообще ничего не вышло. Никаких предполагаемых: «Бегония? Мама Валеры Харламова? Очень, очень приятно! Интересное имя, необычное! Ах, Вы испанка?» Он не захотел разговаривать от слова «вообще». Он отмахивался от неё, как от назойливой мухи, и она, не ожидавшая такого хамства, потеряла над собой контроль. Что о себе возомнил этот мужлан?! Она уж и не помнит, что именно кричала ему в лицо, подавляя в себе желание вцепиться в его пальто, как дикая кошка, разрывая его на мелкие полосочки.
Как оказалось позднее, Валера увидел эту «сцену у фонтана» и закатил ей дома сцену не меньшего масштаба. Что?! Как?! Как она могла?! Как посмела?! Опозорила его перед Тарасовым! Что теперь будет?! Ушел, хлопнув дверью, как будто она… А что она?
Тарасов. Вот. Значит. Что.
Нет, пожалуйста, время, вернись на пять минут назад – она не спросит у Валеры ничего, ничего, они разойдутся по комнатам и лягут спать. Нет. Лучше вернуться на годы назад – и она ни за что бы не согласилась уехать в СССР. Или… или…
- Мама?
Бегония очнулась от своих мыслей. Дождь всё так же барабанил по стеклу. Валера всё так же сидел напротив. И она должна что-то сказать. Как бы не хотелось убежать к себе в комнату и забраться под одеяло – она должна остаться и что-то сказать. Она – мать. Она сама вынудила своего сына на этот разговор. Он ждёт её реакции и она видит, как страдальчески изогнулись его брови, как лихорадочно блестят его глаза и с какой силой он сжал в руке чайную ложку – того и гляди – хрустнет пополам.
- Валера, почему?
Он вздрогнул всем телом, будто не ожидал, что она вообще что-то скажет. Впрочем, возможно, что так оно и было.
- Почему? Что «почему»?
Действительно. Что за идиотский вопрос.
Часы тикали, дождь лил, только гром уже стих, гроза уходила на север.
Бегония отметила про себя, что вроде бы совсем чуть-чуть, немного, но её отпустило. По крайней мере она почувствовала, что время, внезапно остановившееся, пусть нехотя, но пошло вперёд. И ещё она ощутила усталость.
Она навалилась внезапно и сильно, гора опять легла на плечи и стала ощутимо тяжелей.
- Что «почему», мама?
- Почему… почему ты решил, что ты… - произнести «влюбился в него» было выше её сил, поэтому она замолчала на полуслове; но эти слова, даже не произнесённые, остатками грозового электричества искрились в воздухе.
- Я ничего не решал, мамита. Это как-то за меня всё решилось.
Бегония встала, подошла к шкафу, и, скрипнув дверцей, вытащила из него пачку заграничных сигарет. Ни слова не говоря Валера, впервые увидевший мать курящей, пододвинул к ней хрустальную пепельницу. По кухне, в окна которой уже заглядывал хмурый после дождевой рассвет, поплыли сизые дымные облачка.
- Давно?
- Давно.
- А как же Ира?
- Она славная.
Бегония подавила желание истерически рассмеяться, но саркастической усмешки сдержать не смогла.
- Славная? Шикарно, Валер. Ты просто уникум. Так унизить комплиментом.
Валера потянулся было к сигаретной пачке, но передумал, взял лежащую на столе зажигалку и стал нервически ей щёлкать.
Что сказать? Не-че-го.
- А он? – Бегония смотрела в Валерины глаза, и её сердце, как ей казалось, билось у самого горла. В трахее. Или прямо в ушных перепонках.
- Он? Ничего.
Десятки ситуаций, в которых холодели руки, а спина покрывалась испариной, безмолвные дуэли взглядов, слова, дрожащие на кончике языка, но так и не произнесённые, эта безумная эйфория только лишь от интонации или лёгкого запаха его одеколона.
За что же всё это? Сколько же он согрешил в прошлой жизни? За что…
- Он – ничего. Он не знает.
- Ты уверен?
- Нет.
За стеной затрезвонил будильник. Шесть. Через два часа тренировка. Бегония тушит сигарету и открывает форточку пошире. Вот и конец разговору.
- Валера, ты прости меня.
- За что, мама?
- Не знаю, не знаю, - всё-таки она не может сдержать слёз, непрошенные, они бегут по её щекам чистыми ручейками.

Нога болела. Иногда томительно ныла, как будто в неё ввинчивали длинные шурупы, иногда горела адским пламенем, а иногда успокаивалась, и тогда Валера тревожно прислушивался к ней – что за подозрительное затишье?
Он приходил на стадион практически каждый день, и, каждый раз видя его, вспоминал тот ночной разговор с мамой.
«Он не знает. – Ты уверен? – Нет»
Он ни в чём, совершенно ни в чём не уверен кроме того, что этот человек имеет над ним странную, ирреальную , непостижимую уму власть. Это ощущение было не проанализировать, не разгадать, оно просто было и всё. И привыкнуть к нему было нельзя. Он уже давно, как неизлечимо больной, прошёл все стадии – отрицание, гнев, торг, депрессия и находился на последней – смирение.
«Люблю. Каждой клеточкой. Каждым нервом. Если это не любовь – то тогда любви не существует. Я же думал пройдёт. Я ждал, что пройдет. Ничего глупей и придумать нельзя. Может ли «пройти» клеймо, выжженное калёным железом? А его взгляд похуже раскалённого тавра прожигает меня насквозь. Ну вот, опять. Ты безумец, Харламов. Поэт-хоккеист, жалкое зрелище, душераздирающее зрелище.»

Бегония не спала почти всю ночь. Отчего-то ей казалось, что воздух пахнет жасмином, удушливо и влажно; синяя, синяя ночь.
Скоро Валера улетает в Канаду. Сбудется его мечта. Он забьёт все голы, он сотворит чудеса, он войдет в историю, она это знает твёрдо, но Господь всемогущий, как же она волнуется за него!
Тарасова сняли. После того, как Валера узнал об этом, он буквально спал с лица. После слов врачей о том, что «надеемся, что хоть ходить будет» - она надеялась больше никогда не увидеть его таким. Но сейчас – снова. И она (только она!) знала в чём (в ком!) причина.
Внезапно щелкнул дверной замок. Женщина испуганно вздрогнула и посмотрела на часы – шесть тридцать пять. Бесшумно, на носочках, она выбежала в коридор и замерла.
- Валера?
Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и смотрел на неё живыми, светлыми, лучистыми глазами. Стараясь сдержать улыбку, он закусил губу и хмурил брови.
- Валер, ты откуда? Что-то случилось? Почему ты не дома?
- Мам, пойдём, попьём чаю.
Не дожидаясь ответа, он прошёл на кухню, и стал там возиться с чашками. Из-за ощущения дежа вю, Бегония не сразу ощутила запах чужого терпкого одеколона, который тянулся за Валерой еле заметным шлейфом.
- Ты откуда пришёл, я тебя спрашиваю?
Она уже всё поняла, но играть свою роль нужно было до конца, как полагается.
Валера, успевший набить полный рот печенья, пожал плечами.
- Какая ражнича?
- Тебя там что, не кормили?
Он рассмеялся, закашлялся, помотал головой.
- Нет, - отпил чая из чашки и посмотрел в окно, - скоро Канада, мамита, ты только представь!..