[tarlamov]

Давайте вы сделаете вид, что этого не увидели.

Название: Междуречье. не спрашивайте, дурацкие у меня ассоциации
Автор:  Полтора метра.
Фандом: Легенда №17.
Тип: пре-слэш.
Пейринг: АТ/ВХ, внезапный всепонимающий Кулагин.
Рейтинг: G.
Размер: чрезмернодраббл.
Таймлайн: Валера тренируется с юношеской сборной.
Примечание: я честно признаю, что писать красиво-красочно с эпитетами не умею абсолютно, ладно?
Посвящение: этому прекрасному фандому.

читать?

— Вот смотрю я на тебя, Анатоль Владимирович, и стоп себе думаю, — Кулагин не договаривает, косится на мальчишку с алым «17» на форме.
— Не дурак ли я? — Тарасов усмехается вроде бы весело, но руки выдают: узловатые пальцы неровно барабанят по дереву, когда семнадцатый [Чебаркуль, полуфабрикат, заслуженный мастер спорта Валера Харламов] там, на льду, падает на колени, проскальзывает.
Хмурится Тарасов, будто и не рад, что Валера в форму вернулся.
— Дурак, — соглашается Кулагин. — Дурак ты, Анатоль Владимирович, что очевидного не замечаешь. Мальчишка на тебя смотрит, будто ты для него царь и бог, а ты только и знаешь, что тренировками его изводить.
— Харламов, я что-то пропустил, или ты у нас конькобежцем заделался?! — холодным ветром обдаёт, когда Валера в очередной раз проносится мимо. — «Вертолётиков» тебе не хватает?
— Диалога ему не хватает.
Тарасов цыкает, отмахивается.
— Ты меня, Борис Павлович, не учи. Ты своих юнцов за уши вытягивай, а уж своих обормотов я как-нибудь сам, — пауза получается какая-то непрошенная, несуразная, и договаривает он уже сквозь зубы. — Вытяну.
Свисток. Мальчишки замирают, кто где был, сине-красной россыпью по стадиону. Валера Харламов тяжело дышит, и каждый выдох паром срывается с губ.
— Перерыв десять минут.
Только после этого — падают. Садятся прямо на лёд, утирают мокрые лбы, но один остаётся стойким оловянным солдатиком. Какая там у него, — испанская, — упрямая кровь?
— Харламов, тебе что, особое приглашение нужно? — вкрадчиво интересуется Тарасов.
И говорит вроде бы тихо, ан нет — Валера на другом конце стадиона слышит, улыбается этой своей дурацкой обезоруживающей, от уха до уха. Убирая мокрую чёлку с глаз:
— Да нет, Анатольвадимыч. Я просто подумал: может, за ведёрком сбегать надо будет, нет? Шайбы, там, принести...
Неймётся. Хоккей ему подавай, азарт, состязание, жизнь.
— С ведёрком ты у меня вечером бегать будешь, по всему льду, — уголок рта дёргается, будто от незваной улыбки. — А сейчас тебе тренер что сказал?
— Есть отдыхать! — козыряет, смеётся.
Ну, да, Центральный Спортивный Клуб Армии же.

Выздоравливает Валера Харламов, оживает. Сидит на скамейке, рассказывает что-то, отчаянно жестикулируя, водит клюшкой по полу — схему рисует. А взгляд — словно канадцев обходит, легко, играючи, и слышит в гремящей тишине раздающееся: «Шайбу забил...».
— Валер, — с верхних ступенек кричит юниор, «фигурист». — Тебя Тарасов просил позвать.
— Ага, спасибо, Шур, — Валера быстро оглядывается, чтобы ответить.
Шура улыбается так широко, что даже издалека видно, как в его мыслях проносится радостное: «Он моё имя запомнил!». А Харламов на него уже и не смотрит — быстро и сбивчиво заканчивает рассказ об очередном «том самом матче», перехватывает удобнее клюшку, а сам всё одно думает: зачем?
Зачем он Тарасову вдруг понадобился — ничего же не делал, тренировался только. Пререкался иногда, конечно, но ведь это скорей по привычке. Из жажды эмоций, хоть каких-нибудь отголосков тех, что испытывал, играя за сборную. Вместе со сборной.
— Вызывали, Анатольвадимыч? — заглядывая в дверной проём.
— Ну что ты, как на ковёр.
А голос неожиданно усталый. Вымученный голос, тихий, без знакомых рубящих интонаций — словно каждое слово каплей выдавливает. Словно разговор предстоит нехороший.
— Садись, нечего правды в ногах искать.
Анатолий Владимирович потирает переносицу, поправляя невидимые очки. На нём снова эта жилетка, тёплая и — Валера с затаённым страхом находит подходящее слово, — стариковская. Не для тренера Тарасова вязаная.
— Я что сказать-то хотел, — Валера бы подумал — забыл, но видит рассеянную улыбку. — Да ты садись, садись, чего в дверях замер?
Он садится на странно по-домашнему скрипящий стул и вдруг понимает, что эта гостеприимность — не просто так, а попытка отсрочить, не спрашивать.
— Ты вообще как себя чувствуешь, Валер? — Тарасов вертит-перекатывает в ладонях невысокую чашку с чем-то горячим: взгляд цепляется за золотую каёмку и сколотый край. — Нога не болит?
— Да не болит, вроде, — тот пожимает плечами, а сам глаз с чашки не сводит.
Взгляд выше почему-то не поднимается.
— К своим, небось, хочется?
Чужой голос набатными перезвонами отдаётся в ушах, но Валера только кивает. Разглядывает цветок на белом фаянсе — розовый то ли лотос, то ли ещё что экзотическое. Пальцы на лепестках едва заметно подрагивают.
— А я вот думаю: почему бы и нет? — Тарасов, кажется, сам с собой разговаривает. — Ты парень здоровый, крепкий, — видел я сегодня, как резво по льду уже носишься. Совсем в форме, а, Ва-ле-ра?
Устойчивое ощущение в области сердца — вопрос совсем не о том.
— Не знаю, Анатольвадимыч, — он смотрит на Тарасова осторожно, из-под чёрной взъерошенной чёлки.
Лицо напротив не выражает ничего, что Валера уже увидел в кончиках пальцев, скользящих по кромке чашки и замирающих в щербинках откола.
— А кто же знает, Валера, если не ты?
Хочется ответить: «Вы».
— Доктор, наверное, — он пожимает плечами и пытается представить со стороны: хоккеист Валера Харламов, готовый уже торговаться, чтобы не возвращаться в сборную.
Ощущение, будто за этим — точка невозвращения к.
— Доктор тебя уже выписал и строжайше на лёд выходить запретил. Послушал, Валера?
В первый же день — нет.
— Анатоль... Анатолий Владимирович, вы от меня что хотите услышать? — голос как будто чужой, больной голос на грани обрыва. — Да, в сборную обратно хочу. Нет, не потому что Канада или награды, или что вы мне там в... в морге расписывали. Жить я хочу, Анатольвадимыч.
Валера словно со стороны слышит свой нервный смешок.
— Вот только, странное дело, жить у меня и здесь получается. Без Канады, наград и даже без сборной. Без хоккея, кажется, смог бы.
«Без вас бы — не получилось», — не договаривает. Додумывает, с удивлением отмечая, как получается смотреть прямо в чёрные, затягивающие какие-то глаза. От пристального взгляда — удушье, острая недостаточность.
Признать для себя оказалось даже важнее, чем произнести вслух.
— Жить, значит, хочешь, Ва-ле-ра, — Тарасов смотрит не на него, а куда-то поверх. — А сможешь? Без игры, без сборной — долго продержишься?
Говорит так, словно сам когда-то не продержался.
— Анатольвадимыч, — в нём кипит что-то решительное, изнутри жжётся.
Ножки стула с неприятным скрипом скользят по полу, когда он встаёт, готовый прыгнуть с невидимого обрыва. Через шум водопада в ушах неожиданно отчётливо слышится:
— Сходи-ка ты завтра к ребятам. А потом и решай уже для себя — без чего и как. Договорились, Валера?
Чувство, будто окатили ушатом холодной воды.
— Договорились, Анатольвадимыч.
Под внимательным цепким взглядом Валера соглашается принуждённо, а сам стоп себе думает. Дверь за его спиной очень вовремя открывается, впуская в кабинет Кулагина.
— Здравствуйте, Борис Павлович.
— Здравствуй, Валера, — Кулагин отвечает отрешённо, переводя странно понимающий взгляд с Валеры на Тарасова и обратно.
Недовольно качает головой, когда Харламова догоняет уже в дверях:
— А вообще, брось ты мне эти дурацкие мысли, хоккеист Валерий Харламов, — тренерские нотки в голосе заставляют остановиться. — Без хоккея он жить удумал, герой. Шайбы пойди собери!
Валера козыряет, не оборачиваясь.