Нарезки из документальных фильмов о Тарасове

[Альскандера]

Для тех, кто интересуется «хоккейной составляющей», или просто хочет узнать больше фактов из биографии Анатолия Тарасова. Средняя продолжительность «фильмов» — 15 минут.

Предупреждение:
клипмейкер из меня посредственный — первая работа в этой области;
в кадрах обеих подборок присутствует престарелый Тарасов.

1. Тренировки Тарасова




2. Играющий тренер (в 2-х частях)
Биография молодого Тарасова.





3. Начало
Тарасов рассказывает о становлении хоккея с шайбой в СССР.




Использовались отрывки из документальных фильмов:

«Хоккей Анатолия Тарасова: Дилетанты. Любители. Профессионалы», 1991 г.
«Легенды времени: Характер Анатолия Тарасова», 2008г.
«Легендарная тройка», 2007 г.
«Анатолий Тарасов и Всеволод Бобров. Великое противостояние», 2002 г.
«Тренер Анатолий Тарасов»,1997 г.

и из художественного телесериала «Хоккейные игры» 2012г.

@темы: матчасть, интервью

---

[Марго Ивановна]

Видеоряд: Легенда №17
Автор:  Марго Ивановна
Рейтинг: PG-13
Музыка: baccara - yes sir i can boogie
От Автора: клип не обремененный интеллектуальностью и смыслом. Захотелось и сделал, иначе бы не отпустило

@темы: клипы, PG-13

---

29 июня, Дориан Грей

[Fenrira Grey]

Дорогие упорошки!
На неделе я поеду за билетами на 29 июня, спектакль Дориан Грей с Меньшиковым.
Если кому-то хочется сесть со своими поближе, можем скооперироваться и поехать купить вместе. Немосквичи, если вам не страшно доверять деньги незнакомцам - я могу купить вам билеты, давайте подумаем, как можно перевести финансы))

запись создана: 26.05.2013 в 20:52

@темы: Меньшиков, фэндомные сборы

---

арт: Уршула Малка

[Allita]

Фанатам бывшей жоны посвящается. Ребята, остановите миня, пожалуйста?

Urszula Magdalen by ~Udavo4ka on deviantART

@темы: арт и графика

---

Сборная СССР по хоккею 1973 - Комплект открыток

[Zlobnyy Geniy]

Это я так фотки Гуся искала

Сборная СССР — Чемпион мира и Европы по хоккею в 1973 году

+ 22, с автографами

Валерий Харламов, Борис Михайлов и Владимир Петров


Валерий Харламов


Александр Гусев


Борис Михайлов (капитан сборной)


Владимир Петров


Владислав Третьяк


Александр Рагулин


Вячеслав Анисин


Александр Бодунов


Валерий Васильев


Александр Волчков


Юрий Лебедев


Владимир Лутченко


Юрий Ляпкин


Александр Мальцев


Александр Мартынюк


Евгений Поладьев


Александр Сидельников


Геннадий Цыганков


Владимир Шадрин


Александр Якушев


Всеволод Михайлович Бобров и Борис Павлович Кулагин

@темы: матчасть

---

Орг. вопросы, фандомная встреча.

[девочка Ив]

Ребята, Питер.
Организационное!!!

Кто едет на Дориана Грея (29 ИЮНЯ)?
Я так понимаю, будет круто ехать вместе, выехать 28 вечерком, а обратно - 30-го тоже вечером.
Надо бы брать билеты, пока есть дешевые и пока я не пропила зарплату ололо.

Кто ТОЧНО едет?
Давайте выбирать поезд(а), время и способ покупки.

UPD.
Если кто-то серьезно едет, то я предлагаю брать билеты по крайней мере на 1 поезд (а еще лучше - в один вагон, да).
Соответственно, ПРОШУ в этом посте написать, едите ли вы точно + когда будете брать билеты на поезд. А то как бы пора уже.

запись создана: 23.05.2013 в 22:54

@темы: фэндомные сборы

---

Только вернись

[девочка Ив]

Пишет  [Сашка]:

Название: Только вернись
Пейринг: АТ/ВХ.
Рейтинг: PG
Жанр: слэш, ангст.
Саммари: Была авария, была. Вот так все и было, по крайней мере в моей вселенной.
Посвящение: Всем, кому это нужно.
Дважды подумайте, прежде чем читать.

Май. 1973

– Все очень плохо, – тихо шепчет Валера своему отражению в зеркале. Потом плещет в лицо ледяной водой, выходит из ванной.
Ему не хочется идти на тренировку, не хочется никого видеть. Вообще, кажется, ничего не хочется.
– Валера, ты позавтракал? – сонный голос матери догоняет уже в прихожей.
– Да, мам, конечно.
Он даже не заходил на кухню, есть ему тоже не хочется.
Тренировка сегодня только в десять утра. Сейчас на часах едва семь, до стадиона можно прогуляться.
Машину он оставил у дома, так и бредет по улице. Дождливый май. Небо серое, тусклое. И на душе у Валеры точно так же серо, почти черно.
Давно. С тех самых пор, как от него ушла Ира. Иногда он до сих пор слышал ее тихие всхлипы «Я так больше не могу. Я тебе не нужна. Ты меня целуешь, а видишь кого–то другого».
Он не смог ее удержать, она была права, во всем права. Только и смог, что не дать уйти. Оставил ей квартиру, сам вернулся к родителям. Наверное, можно было поискать другое жилье, но Валере было страшно жить одному. Страшно, что однажды утром он проснется и не захочет подниматься с кровати. Никогда больше.
Он стоит у больших букв ЦСКА, вдруг слышит знакомый голос.
– Харламов, что–то ты рановато.
Валера резко разворачивается. Тарасов стоит совсем рядом, спрятав руки в карманы пальто.
То место, где у нормальных людей сердце, начинает ныть от одного взгляда на Тарасова, болезненно так, ощутимо. Разве может пустота болеть?
– Здрасьте, Анатолий Владимирович, – глухо отзывается Валера. – Не спится что–то.
– Ну, тогда марш переодеваться! – тон у Тарасов резкий, хлесткий.
Харламов разворачивается, почти бежит к стадиону. В раздевалке спокойнее, тише. Тупая боль в груди почти не ощущается. Особенно если не думать, что сейчас придется идти на лед, к Тарасову.
Валера резко ударяет кулаком по стене, сползает на пол, притягивая колени к груди. Размеренно бьется затылком о стену. Отвлекает.
Он не знает, когда это началось. В какой–то момент Тарасов вдруг стало нужнее всего. Дороже Иры, дороже семьи, дороже хоккея. Валера уже не мог ни о чем другом думать.
И осознал, как это страшно только, когда перед глазами вместо Иры, прижимающейся ближе, встал Тарасов. Смотрел своими невозможными темными глазами, усмехался. И так это все было реально, что, казалось, можно было дотронуться.
Вот тогда пришел страх. Так же нельзя – слишком постыдные желания, слишком грязные. Это же против морали, против закона.
Он так и сидит на полу, пока не слышит шаги, поднимается быстрее. И даже тренировка не спасает. «Все плохо». Все очень плохо. Тарасов опять кричит, матерится, орет, что Харламов отвратительный игрок, что ему только на скамеечке сидеть, причем в зрительном зале.
Вполне предсказуемо, что после игры Тарасов зовет его к себе. Да не зовет – приказывает. Валера только и успевает, что быстро принять душ, войти в кабинет с мокрой еще головой, с кончиков волос капает на рубашку, неприятно холодит.
– Можно, Анатолий Владимирович? – спрашивает Валера, заглядывая в кабинет.
– Заходи уже, – Тарасов поднимается из–за стола, подходит ближе. – Ну, рассказывай, Харламов. О чем думаешь на льду?
– О тренировках, – Валера словно пытается спасти свое и без того плачевное положение.
– Ты мне лапшу на уши не вешай! О тренировках он думает, – тренер уже повышает голос. – А сам я, конечно, слепой. Харламов, ты мне дурачком не прикидывайся! Проблемы свои надо оставлять за пределами ледового дворца, ясно?
– А если я не могу?! – Валера вскидывается. – Если у меня проблема – на льду?
Тарасов щурится, спрашивает вдруг мягче:
– Колено болит?
Валере даже смешно, дурацкая версия:
– Да причем тут колено…
– Какого хрена тогда, объясни мне?! – снова взрывается Тарасов. – Играешь хуже десятилетнего мальчишки. Добиваешься, чтобы я тебя из команды вышвырнул? По Чебаркулю соскучился?!
Валера и спустя много лет не понимал, как он на это решился. Но вот сейчас, глядя на Тарасова, стоящего совсем близко, он не смог удержаться.
Он подается вперед, обнимая за шею, касается губами губ, порывисто, безрассудно. Словно пытаясь доказать, насколько оно ему важно.
Губы у Тарасова сухие и тонкие, и щетина немного колется. Валера едва успевает все это заметить, вспышка боли отзывается, кажется, во всем теле. Харламов отшатывается назад, падает, не в силах удержаться на ногах. Скула горит, у Тарасова всегда была тяжелая рука. Валера вскидывает голову, еще успевая увидеть, как тренер вытирает губы ладонью, отходит в сторону. Ему противно, да? Брезгует.
– Вот, ясно вам? – Валера не может молчать. – О вас я все время думаю! Не могу уже, сдохнуть хочется, а все равно думаю.
– Заткнись, Харламов, – голос у Тарасова тихий, но какой–то звенящий. Злость сдерживает?
Пауза висит несколько минут. Харламов успевает встать, выпрямиться, готовый к любому наказанию. Ему уже кажется, что лучше уж вообще без хоккея, чем вот так.
– Слушай меня, Валер, – Тарасов наконец снова на него смотрит. – Даю тебе отпуск. Неделю. Чтобы за неделю ты свою голову в порядок привел. Чтобы мысли эти идиотские из башки твоей дурной вылетели. Ясно? Иначе не видать тебе хоккея, как своих ушей. А хоккею нашему золотых медалей. Ты меня понял?
Последняя фраза совсем тихая. Сквозь зубы.
– Понял. Простите, – Валера разворачивается, вылетает из кабинета. Все лицо горит. Он просто проклинает уже себя. Нельзя было, нельзя ни в коем случае. Дурак, какой же он дурак…

Август 1981.

– Анатолий Владимирович? – слышится тихий окрик.
Тарасов вздыхает и отзывается:
– Да заходи уже, Харламов, я на кухне.
У Валеры свои ключи, поэтому дверь ему открывать не надо, вот уже много лет не надо.
Если бы кто лет так десять назад сказал Тарасову, что он станет вот так дружить с Валерой, он бы и не поверил. Но мальчишка каким–то непостижимым образом умудрился действительно стать другом, приятелем, почти сыном. Да и какой мальчишка, мужчина уже. Третий десяток пошел.
Если вспомнить тот, самый первый вечер…
Тогда Тарасова отправили в отставку. На пенсию. Окончательно и бесповоротно. В тот вечер у него было одно желание – напиться. Напиться так, как не напивался уже много лет. Не вышло. Как раз тогда, когда он уже открыл бутылку, раздался звонок в дверь. На пороге стоял Харламов, краснеющий, прячущий взгляд. Сам не знал ведь, зачем пришел. Выпить так и не удалось. Зато отказаться от пирога вездесущей матушки Харламова он не смог.
А потом Валера, уже стоя на пороге, тихо спросил:
– Можно я еще приду?
Отказать ему не получилось. Так и ходит, чуть ли не каждый день. Сувениры привозит постоянно – из Японии, Швеции, Канады, Финляндии…
С Татьяной подружился. Тарасов уже стал подозревать, что у них что–то вроде дежурства. Каким–то непостижимым и незаметным образом продукты в холодильнике не кончаются. Лекарства в аптечке тоже.
Ведь знают они, оба знают, что Тарасов по магазинам ходить не любит. В аптеку тем более, считает, что и так все пройдет. То есть когда–то действительно считал. А теперь просто знает, что в аптечке всегда есть лекарства на все случаи жизни.
И ведь с ним приятно находиться рядом. Приятно разговаривать обо всем и ни о чем. И разница в тридцать лет вдруг почти совсем стерлась, исчезла. Только извечное «Анатолий Владимирович» осталось. Да еще обожающий взгляд из–под челки. И ведь Валера наивно думает, что Тарасов ничего не замечает. Как же, не заметишь тут.
Раньше раздражало, потом льстило. Теперь просто – тепло и спокойно, когда Валера рядом.
И нет, не похоже это на отцовские чувства, как бы Анатолий не старался себя в этом убедить.
– Здрасьте! – как–то очень бодро здоровается Харламов, заходя на кухню. Сразу лезет к чайнику. – Анатолий Владимирович, а вы газету читали сегодняшнюю? Там такое творится…
Валера что–то рассказывает, а Тарасов никак не может отделаться от чувства, что что–то не так. И Харламов какой–то чересчур веселый, но и натянутый одновременно, напряжен весь. Анатолий вспоминает. И чуть не хлопает себя по лбу.
– Валера, – Харламов моментально замолкает, разворачивается к нему. – Ты же в Канаде должен быть.
И тот сразу как–то сжимается, отворачивается к плите, но не врет. Произносит тихо:
– Не взяли.
У Тарасова в голове не укладывается. Валерия Харламова, чемпиона, заслуженного мастера спорта, легенду… И не взяли?
– Почему?
Валера нервно пожимает плечами:
– Морда им моя не понравилась. Да что вы спрашиваете, как будто не знаете, как оно бывает.
Тарасов знает. И потому мрачнеет еще больше.
– Больше ничего сказать не хочешь?
– Анатолий Владимирович, давайте не будем! – Харламов выключает газ под чайником. – Вам чаю налить?
Анатолий вздыхает:
– Наливай.
Валера совсем стих, уже понимая, что притворяться бесполезно. У Тарасова прямо сердце сжимается, глядя на него. Переживает ведь, бедный. Что ж он натворил–то такого?
Харламов замирает перед окном, глядя на улицу. Стоит так несколько минут, молча, не отрывая взгляда.
Тарасов вздыхает, поднимается, подходит ближе, касается плеча.
– Валер, ну что?
Харламов судорожно вздыхает, разворачивается резко, вдруг порывисто обнимает, прижимаясь тесно. Как ребенок.
– Анатолий Владимирович, почему так? Я же не заслужил. Я же достоин того, чтобы там быть?
– Ох, Валера, – Тарасов почти машинально гладит его по голове. – Конечно, достоин. Но ты же знаешь нашу верхушку. Слово не то скажешь и все, пиши пропало. Что ты сделал–то?
– Да там… было. Но я не думал же, что так. Да и пусть! Все я правильно сделал.
Анатолий с трудом молчит, только поглаживает тихонько Валеру по волосам, по спине. Харламов отстраняется, заглядывает в глаза. Дыхание как–то вдруг перехватывает. Валера наклоняется еще ближе и касается губами губ. Вдруг, резко, дерзко. Точно как когда–то давно, в семьдесят третьем.
Вот только сейчас рука не поднимается его ударить. Отстраняется Валера сам, отворачивается быстро, выдыхает тихо:
– Простите. Я… не должен был.
Вот уж точно не должен. Тарасов почти наощупь садится на стул, трет лицо ладонями. Спрашивает тихо:
– Валер, ты что же это?
Как будто сам не понимает ничего. Харламов так и не поворачивается. Говорит тихо:
– Я дурак, Анатолий Владимирович. И из моей дурной башки мысли эти никак не выбить…
Он ведь и не женился до сих пор. Неужели из–за этого? Из–за него.
Но тогда, восемь лет назад, Тарасов злился, не верил. А сейчас хочется вернуться в эти объятия и снова ощутить горячий, мальчишеский поцелуй. Нужно быть честным хотя бы с самим собой.
Вот только ему, старику шестидесятилетнему, терять нечего. А Валере нельзя. Пока Тарасов ищет слова, Харламов уже продолжает.
– Не могу я, Анатолий Владимирович. Не получается без вас, – он вздыхает и словно добивает. – Люблю я вас. За столько лет уже сомнений не осталось.
– Валер, ну подумай ты… Что дальше–то? Так и будешь ходить ко мне, таскать продукты с лекарствами, чай пить. А жена? А дети, Валер?
– Да какая жена! – Харламов разворачивается резко. – Я ни на одну девчонку смотреть не могу!
– Харламов! – в голосе Тарасова слышатся старые, до боли знакомые стальные нотки. – Не говори глупостей. Любит он. Старика любишь? Тебе лечиться надо, Валер.
Валера вздрагивает, у Анатолия снова болезненно ноет сердце.
– Я понял, простите.
И вылетает с кухни. Точно как из кабинета. Тарасов слышит, как хлопает дверь.
Потом он долго сидит на кухне, допивая чай, не замечая, как дрожат руки. Почему–то мысль о том, что Валера больше не придет, задевает сильнее всего.
Тарасов так и бродит по квартире, ничего не делая, ни о чем не думая. Как в тумане все. Только сердце почему–то ноет все сильнее и сильнее.
Уже поздно вечером телефонный звонок разрывает тишину резко, приводит в себя. Анатолий поднимает трубку:
– Да?
– Алло, папа? – Танин голос странный, со всхлипываниями. – Папа, это я. Папа, Валера разбился на машине.
Тарасов хватается за стену, перед глазами темно.
– Живой?
– Он жив еще. В реанимации.
Трубка падает из рук. Все тело скручивает болью. Физической, моральной. Не просто «жив». Еще жив.
Дышать не получается, сердце сейчас, кажется, разорвется. Тарасов с диким трудом доходит до аптечки, дрожащими руками ищет что–нибудь от сердца. Легче становится совсем чуть–чуть. И сердце болит, и душу словно на кусочки кромсают. «Валера, мальчик мой…»
В больницу он приезжает уже к полуночи. Вот только к больным его никто не хочет пропускать. Тарасов кричит, ругается, шипит, не в силах долго повышать голос… Пока не слышит чей–то тихий шепот:
– Да пропустите вы его. Это ж Тарасов.
Анатолий почти влетает в маленький коридорчик перед реанимацией, да так и замирает. Три из четырех стульев заняты. Тарасов знает всех троих. Родители, сестра. И что он здесь делает? Атмосфера ужасная. Девушка отрывается от плеча отца, смотрит заплаканными глазами, всхлипывает. У Бегонии точно такие же заплаканные глаза, но она только прижимает какую–то иконку к груди, дрожит. И даже не поворачивает голову.
– Здравствуйте, Анатолий Владимирович, – мужской голос сиплый, сдавленный. Харламов старший чуть сдвигается, кивает на последний свободный стул.
– Садитесь.
Как будто так и надо, как будто его тут ждали.
– Операция идет, – так же сипло произносит Борис. – Ждем.
Они и ждут. Под всхлипывания девочки этой. Кажется, она тоже Таня. Валера еще когда–то смеялся, что у него две сестренки–Танюшки.
От любого воспоминания сердце словно сжимают железные тиски. А вдруг больше никогда? Никогда Валера не придет, не улыбнется, не покраснеет. Не скажет «А я вот сижу и стоп себе думаю, не дурак ли я».
Глаза жжет, даже смотреть больно.
Часам к трем Таня засыпает у отца на коленях. Становится совсем тихо. Тарасов видит, как Бегония сжимает руку мужа, и снова чувствует себя лишним. Но уйти просто физически не может. Страшно, ему никогда в жизни не было так страшно.
Он уже не следит за временем и не знает, сколько прошло. Сердца, кажется, не осталось совсем. Только руки дрожат. И глаза все время жжет.
Когда выходит врач, вскакивают все четверо, даже спавшая, казалось, Таня. Доктор оглядывает всех, произносит тихо:
– Жив ваш Харламов. Вот только в себя придет не скоро, – и добавляет после паузы. – Если вообще придет.
Тарасов цепляется за стену, в глазах снова темнеет. Но нет, надежда есть. Вероятность большая, наверное.
Бегония уже теребит врача, Анатолий даже не понимает, что она спрашивает. Только слышит ответы:
– Перевели его в палату. В отдельную. Можете, конечно, только толку мало.
Тарасов сам не понимает, каким образом он вдруг стал членом семьи и как он оказался в палате. Словно вот эти пару минут он был без сознания.
Валера лежит на больничной койке. С какими–то трубками, капельницами. И все вокруг такое белое, раздражающее.
Тарасов стоит у спинки, смотрит ему в лицо, словно ждет, что вот сейчас Харламов откроет глаза и все будет хорошо. «Не везет же ему с автомобилями».
Таню родители уговаривают уйти, Борис уходит сам, даже не пытаясь увести Бегонию. Тарасов садится во второе кресло рядом с кроватью. Ладонь Валеры лежит поверх одеяла, Анатолий долго смотрит на нее, потом зачем–то накрывает рукой, переплетает пальцы. Крепко–крепко, как будто это чем–то поможет.
«Это я виноват. Нельзя было его отпускать, ни в коем случае. Валера, прости меня, ради Бога…»
К полудню прибегает Таня Тарасова. Крепко обнимает отца, пытаясь сдержать всхлипы. Тарасов рассеянно поглаживает ее по голове, не отрывая взгляда от Валеры.
– Тише, Танюш, тише… Все обойдется.
Он говорит ей, а пытается убедить себя.
Таня почти совсем успокаивается, теребит отца.
– Пап, ты сегодня спал? А ел? Папа, тебе нельзя тут сидеть… У тебя нервы и желудок. Папа!
– Татьяна, успокойся. Я прекрасно себя чувствую.
На самом деле он себя вообще не чувствует. Не ощущает. Дочь приносит ему горячую, обжигающую кружку чая, заставляет выпить. Тарасов послушно выпивает, но домой ехать отказывается.
Он и не замечает, как в какой–то момент уже сидит, обнимая Бегонию, поглаживая ее по вздрагивающей спине.
Кажется, на следующий день кто–то кормит его почти с рук, заставляя съесть какие–то пирожки. Валере не лучше. Но и не хуже. А Тарасов так и не может уйти домой. И ему уже плевать, как это выглядит.
Говорят, звонили ребята из Канады. Переживают, что не могут приехать, не отпустили. Да кто их отпустит–то? Лишь бы не случилось чего хуже… чтобы прощаться не пришлось.
Тарасов не спит ночами, урывает по полчаса на каких–то кушетках в ординаторских. Валера все равно один никогда не остается, рядом все равно кто–то есть. А с Бегонией они даже выработали что–то вроде условных знаков, разговаривать они так и не научились.
Сколько времени длится это, Тарасов и не может просчитать.
Бегония почти не уходит. Борис тоже заходит часто. Обе Тани забегают все время.
Однажды дочь отводит его куда–то в сторону, шепчет на ухо:
– Папа, тебе нужно домой, отлежаться. Ты же себя загубишь.
Он только кивает, обнимает ее и шепчет на ухо:
– Если он не очнется, я не выживу.
Домой он ездит. Чтобы принять душ и переодеться. И даже из дома все равно звонит в больницу, не изменилось ли там состояние?
В очередной день Бегонии почему–то очень срочно нужно куда–то там бежать. Она теребит Тарасова за плечо, просит не уходить. И глаза у нее красные. Они почему–то теперь все время красные, хотя Анатолий всего раз видел, как она плакала. Конечно, он обещает никуда не уходить, да и как иначе.
Тарасов сидит на краю кровати, держа Валеру за руку, поглаживая тыльную сторону ладони, смотрит в лицо. Ему редко удается вот так – наедине. Шепчет тихо.
– Валера, мальчик мой… Посмотри на меня, пожалуйста. Знаешь, как мне без тебя плохо? Я и не думал. Валера… Я же без тебя не проживу.
Он тянется ближе, проводит кончиками пальцев по бледному лицу, отводит темные прядки в сторону. Длинные ресницы дрожат, губы приоткрываются. Тарасов вздрагивает, смотрит внимательно. А Валера вдруг судорожно вздыхает и медленно открывает глаза. Мутные, неосмысленные, но такого знакомого теплого, шоколадного цвета.
– Валера? – Анатолий неосознанно сжимают руку крепче, подается ближе. – Ты меня слышишь?
Харламов не отвечает, только вздрагивают уголки губ, он кивает, кажется.
– Сейчас… Я врача позову…
Он заставляет себя оторваться от руки Валеры, вылетает из палаты, окликает доктора. Вот только в палату его уже не пускают. Медсестра останавливает в дверях, ругается. И добавляет веско так:
– Да успокойтесь. Никуда ваш Харламов больше не денется.
Дверь закрывается перед самым носом. Тарасов медленно бредет до ближайшего туалета. Несколько мгновений стоит у раковины, держа руки под холодной водой. И вдруг резко сползает на пол. Спина вздрагивает, перед глазами все расплывается. Слезы сдержать просто не получается. Вся боль, копившаяся за все эти дни, облегчение. Все тело словно скручивает. Но уже не болезненно, как–то очищающее. Так нужно. Все кончилось уже. Все будет хорошо. Иначе и не может.

Он возвращается в палату, когда она уже наполнена. Бегония, Борис, Таня. Да нет, обе Тани.
– Папа! – Татьяна кидается к отцу, обнимает за шею. – Я тебя потеряла. Где же ты был?
– Где–то рядом, дочь, – Тарасов обнимает Таню одной рукой, а смотрит на Валеру. Тот лежит, совсем бледный, но с легкой улыбкой на губах. Сестра с матерью гладят его по голове, держат за руки. Плачут обе. А Тарасов видит улыбку. Не настоящую, нет, на нее, наверное, и сил–то нет. Но вот в глазах ее видно. И смотрит Валера на него, только потом отворачивается к матери.
Больше всего Анатолию хочется сейчас хотя бы взять Харламова за руку. Но это потом.
– Пап, поехали домой? – Таня вытирает слезы, разворачивает отца к себе за плечо. – Ты устал, тебе надо выспаться, поесть…
– Попозже, Танюш.
Дочь кивает, отходит куда–то в сторону. Тарасов так и стоит рядом с кроватью. Ему сейчас хватает просто смотреть. Жив, будет жить еще много лет.

Тарасов уговаривает самого себя поехать домой, уже бессмысленно тут сидеть. Но сейчас больше всего хочется хоть ненадолго остаться с Валерой наедине. Анатолий все–таки уезжает, обещает заглянуть завтра. Валера ничего не говорит, только кивает.
Тарасов заставляет себя поесть дома, ночью не спит почти. Утром уже снова в больнице.
Валера сидит, ест сам. Рука заметно дрожит, но Харламов явно старается. И мать на него смотрит с совершенно счастливой улыбкой.
– Здрасьте, – тихо произносит Валера и улыбается. А потом поворачивается к Бегонии. – Мам, оставь нас, пожалуйста.
Тарасов благодарно кивает ей, она выходит, прикрывая за собой дверь. Тарасов присаживается на край кровати, смотрит на Валеру. Тот говорит едва слышно:
– Мне сказали, вы все время были рядом...
Тарасов только кивает, не выдерживает и касается его ладони. Произносит как–то хрипло:
— Валера... Прости меня. Я не должен был тебя отпускать. Вообще не должен был.
Харламов в ответ едва ощутимо сжимает его руку, удивленно вскидывает брови:
– Анатолий Владимирович... Вы что? Я сам виноват, и...
– Нет, Валера, ты не понимаешь, – Тарасов вздыхает. Но он должен это сказать, вот сейчас должен. – Я еще тогда, в семьдесят третьем не должен был. Прости меня.
Валера молчит, смотрит только своими огромными, теплыми глазами. Анатолий медленно наклоняется, очень робко как–то касается губами губ, мягко, осторожно. Отстраняется, смотрит прямо в глаза, шепчет тихо:
– Выздоравливай скорее. Я очень тебя жду, возвращайся. Ко мне возвращайся.
Харламов молчит. Только смотрит неверяще. И улыбается, черт возьми, он так улыбается, что Тарасову кажется, что и не было этих недель. По крайней мере эта улыбка того стоила.

Тарасов в буквальном смысле считает дни до выписки. И пусть в больнице он появляется тоже, но это совсем не то. Валера в окружении родных, знакомых. Анатолий чувствует себя там лишним, как незваный гость.
А потом проклинает себя, что даже не спросил, когда Валера сможет прийти. Целый день все валится из рук, Тарасов никогда не чувствовал себя таким рассеянным, неуклюжим. Оправдание есть – мыслями он там, с Валерой.
"Только вернись".
Оборачивается на каждый шорох. И ведь он даже не уверен, что Валера сегодня придет. Хоть и обещал.
А Харламов все–таки пришел.
Тарасов вздрагивает от дверного звонка, открывает быстро.
Валера стоит на пороге, улыбается снова. Резко подается ближе, обнимает за шею, целует так горячо, порывисто. И Анатолий уже не сопротивляется, только обнимает крепко–крепко, прижимая к себе. Он не знает, как они будут дальше, что за жизнь впереди... Но точно знает, что эта жизнь будет одна на двоих.
Харламов отстраняется, улыбается снова и шепчет тихо:
– Я вернулся.

@темы: фики

---

"Уже не новость", POV Харламова

[Marisa Delore]

Еще одна трактовка фразы "Он мне даже по ночам постоянно снится".
***

"И приходит, когда не вспомнить, сколько лет не просил об этом, сколько вышколено бессонниц для подобия амулета "не смотреть и не думать даже, есть слова − им нельзя звучать". Раз о подвигах после скажут, о несделанном − промолчат..."

И приходит, когда не вспомнить, сколько лет не просил об этом, сколько вышколено бессонниц для подобия амулета "не смотреть и не думать даже, есть слова − им нельзя звучать". Раз о подвигах после скажут, о несделанном − промолчат.

Я из осени только выбрался, чтобы снова ступить на лед, и пока что моей бескрылости не хватает на долгий взлет. Мне не надо ни фраз, ни знаков, просто мельком − короткий взгляд.
Так бывает − находишь якорь. И не думаешь объяснять ни себе, ни еще кому-то, что не нужно тебе побед кроме той, где его минуты всё вплавляются в амулет. Образ счастья весьма условен был для ящика без ключа. Ключ подобран − он многословен лишь дыханием у плеча.

Образ счастья не изменился, только жизнь добавляет четкость и ему позволяет сниться.
Остальное − уже не новость.

@темы: стихи

---

отпусти-меня-фэндом

[Nephie Les.]

1. Название: Черты
2. Автор: Lesolitaire.
3. Пейринг: Таня\Валера и Анатольвладимирыч\Валера
4. Рейтинг: PG - 13.
5. От автора: преслэшегет. Таня меня упорно от себя не отпускает. Валера не отстает от нее, Анатольвладимирыч ехидничает в углу, а я пытаюсь научиться качественно прописывать слэш. И ООСище, ды.
А по сабжу - Татьяна Анатольевна слишком похожа на своего отца, и не отнять этого у нее. И это логическое продолжение предыдущего миника.
6. Посвящение: берите кто хочет, не жалко.
7. Статус: закончен.

курнуть сие

Тот момент, когда они вдвоем - этот момент он не променял бы. Никогда и ни на что во всем белом свете не променял бы. Только она может пнуть его и привести в чувство, правда же.
Потому что это - его неотъемлемая часть.
Потому что она - его соль земли.

***

- Я устала вам говорить о том, что нельзя бросать там, где вам хочется. Надо доделать в любом случае, а потом можно бросить,- Таня чеканит слова, а Ирина и Александр со смурными физиономиями разъехались по разным концам катка, и Ира, кажется, торопливо смаргивает слезы. - Я устала вести с вами переговоры на тему, удобно вам или неудобно. Если вы еще раз так сделаете, вы отсюда уйдете!
- Татьяна Анатольевна! - сердито бурчит Зайцев. - Но мы же стараемся!
- Я вижу, как вы стараетесь! - Таня насмешливо щурит глаза, и Валерка на трибуне невольно подбирается и выпрямляет спину. - Это - не старания, это халтура. На Олимпиаде такое не прокатит, понятно вам? Работать! Давайте еще раз, давайте!
"Тарасовская порода", - думает Валерка, и улыбается - широко, белозубо, как он один умеет. Таня на льду бросает на него взгляд - и на один-единственный момент превращается в ту Танюшку, которую он всегда знал, озорную, веселую, громкоголосую и шумную.
А потом этот момент исчезает - и на льду снова тренер Татьяна Анатольевна, строгая, ехидная и требовательная.
И Валерка снова вздрагивает, снова подбирается - а в голове совершенно другой голос.
"Тебе не больно, Харламов!" - рычит он. "Защищай ворота, защищай, как детей бы своих защищал, как семью защищай, как Родину защищай!"
Валера закрывает глаза - и слушает, слушает...

***

- Милый ты мой, как же он, как же так!
- Танюша, Танюша, не плачь, пожалуйста, не плачь, - Валерка опускает голову - по сравнению с ним Татьяна хрупкая и маленькая. - Это судьба была, понимаешь? Судьба была! Не думаю, что он...
- Так ведь он сам! - Татьяна поднимает залитое слезами лицо. - Сам, ты понимаешь? Сам это сделал! Эгоист! Да как он посмел! А обо мне он подумал? Подумал, как я буду без него? Бросил меня! Ненавижу!
Валерка прижимает Таню к себе - крепко, так крепко, что Тарасова протяжно охает. А потом - неожиданно для самого себя - целует.
Отвратительная ситуация. Серьезно, о всяком случае, не самая лучшая - он поссорился в очередной раз с женой, она второй месяц не просыхает от слез, совсем согнулась от своего неподъемного, убийственного и липкого горя - муж, ее любимый муж покончил с собой полгода назад. Да вот только до этого ли сейчас?
Татьяна удивленно распахивает глаза, а затем - отвечает. Яростно и резко, даже немножко больно. В старенькой Танькиной однушке только одна кровать, страшно скрипучая - но это не останавливает ни одного из них, ни одного, ни за что, да и незачем.
Это слишком горячо, мокро и бесстыдно, все преграды исчезли к чертовой матери, кожа к коже, губы к губам, волосы лезут в рот, движения хаотичные и неловкие - места мало - но Валерка упрямо обнимает Таню, вдавливает ее в простыни, а она упрямо подается вперед, чуть ли не растворяется в нем, протяжно охает,шепчет, всхлипывает, трется об него всем телом - и Валерке сносит крышу.
После - он долго смотрит на ее лицо, а она хмурится. Она-то шептала чужое имя, да и представляла, наверное, чужого человека на его месте.
- Это ошибка, - говорит Таня. - Мы неправильно сделали.
- Забудем об этом, - перебивает ее Валера. - Больше не повторится.
Это - продолжается.

***

- Я устала, - говорит Татьяна, грея в руках чашку кофе. - Мы с тобой эгоисты, признай мне это сейчас.
- Почему?
- Когда я с тобой - со мной не ты. Со мной Вася, - шепчет Таня. - А ты... ты представляешь его. И не смей мне врать! - выпаливает она резко, видя, что Валерка хочет ей возразить. - Ты думаешь, я взгляда твоего не вижу? Ты думаешь, я не знаю, как ты смотришь на него? Его черты в моем лице ищешь? Его нотки в моем голосе слышишь? О нем думаешь, его имя губами проговариваешь? Что же ты, Валера, опять трусишь? Он же диалог наш слышал! Он же знает все! А ты к нему так и не подошел! Так и развязаться не можешь! Себя во мне топишь!
- Осуждаешь меня, Танька? - Валера затягивается. - Осуждай. Ругай. Ну, говори, что же ты? Может, хоть тогда я хоть что-то сделаю. Сам - не могу.
- Не говори глупостей, Хар-рламов! - Таня вскакивает и зло щурится. Валерка широко распахивает глаза. - Ты же жить должен! Выбор делать должен! Сам свою судьбу строить, как же ты дотумкать до этого не можешь?! Если не ты - то кто? Если сейчас не сделаешь - то когда? Дурак!
Валерка прищуривается и вздыхает. Где он такое слышал уже? У кого?
Дежа вю.

***

- Поговорить нам надо, Ан-натольвладимирыч!
- Надрался ты, что ли, Валера? - Тарасов отодвигается и морщит нос. - Пошел вон отсюда! Иди, иди! Проспись, а потом и поговорим, если тебе так это важно.
- Нн-е-еа! - Валерка мотает головой. - Нет, не пьяный я! Ни в одном глазу! А если сейчас не скажу - то никогда не скажу!
- Ну давай, - Анатолий Владимирович устало встает с кресла. - Говори, что ж молчишь?
- Люблю вас! - выпаливает Валерка и смотрит, бесстрашно и отчаянно. - Люблю давно. Ничего с собой сделать не могу. Вот. Это все, что я хотел сказать, делайте с этим что хотите.
Пауза повисает между этими двумя - тяжелая и осязаемая, хоть ножом ее режь и продавай канадцам в качестве сувенира - потому что это чуть ли не первый раз, когда Тарасов теряет дар речи.
- Я знаю, - наконец говорит он. - Я слышал.
Валера молчит.
- Я готов с этим жить, - неверяще, словно бы убеждая самого себя говорит Тарасов. - Я знаю, что это выглядит по-дурацки, но я даже могу ответить тебе тем же. Но...
Договорить он не успевает - Харламов лезет к нему, и слова пропадают втуне.
Но они, кажется, больше и не нужны.

@темы: преслэш, фики, другие пейринги

---

[_Marco_]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Миссис Малфой]

Upd: Даня победил!
он так смущается!!! так бормочет!!!
тайминг - где-то 1:32 по ссылке ниже


----
А что я делаю? А смотрю я онлайн-трансляцию премии ТОП-50 известных людей Петербурга от Собаки.ру.
Потому что там номинирован Козловский. Я думала, что его таки не будет и не прилетит со съемок из Англии - а тут раз - и показывают!



Маньяки могут приобщиться здесь:
sobaka.ru/news/city/16752

Лебедев, кстати, на эту премию тоже приехал (запись есть в его ФБ).

еще фото:

запись создана: 26.05.2013 в 23:08

@темы: Козловский

---

арт: Уршула/Даня

[Allita]

Вот и до гета докатилась...

Piter by ~Udavo4ka on deviantART

@темы: Козловский, арт и графика, другие пейринги

---

[Чудик]

Fandom: Легенда 17/РПС

@темы: Меньшиков/Козловский, арт и графика

---

[Чудик]

Fandom: RPS\Легенда 17

@темы: Меньшиков/Козловский, арт и графика

---

оппа, фф!

[Nephie Les.]

1. Название: Диалоги
2. Автор: Lesolitaire.
3. Пейринг: подразумевается ВХ\АТ
4. Рейтинг: PG - 13.
5. От автора: преслэш, рефлексирующий Валерка, сигареты и задушевные разговоры. И ехидная Танька, само собой. Люблю Таньку. А, да - это конец января 1975.
6. Посвящение: для  Moura- как и было обещано.
7. Статус: закончен.

покурить

Их встречи проходят по одной и той же кальке - они сидят за кухонным столом, на столе - сигареты, заграничная пепси-кола и чай, крепкий черный чай, почти что тюремный чифир. И пепельница, полная окурков до самых краев. Хотя они оба и спортсмены, и вредная привычка медленно убивает их двоих.
Сегодня тоже не исключение. И однушка полна дыма - так, что хоть топор вешай. Они оба дымят, и Валерка запивает стопку водки заграничной сладкой газировкой, в которой, по слухам, сахару целый стакан, а может, даже и больше, чем говорят.
- Твоя нога болит? - спрашивает Таня, криво ухмыляясь. - Иначе ведь ты не пьешь, только когда болеешь. Суперсерия плохо сказалась?
- Халл ударил клюшкой еще три года назад, - Харламов тянет руку за спичками. - Прямо по коленке. Еле собрали, говорят. Перетянули просто намертво, да вот даже сейчас все равно голень опухает и вся синяя, прямо не знаю, что и делать. Три года прошло же. А ты сама? Ты морщишься, когда катаешься перед тренировкой.
- Перелом тазобедренной кости - не сахар, - Татьяна кривит губы. - Врач говорил мне, что я скоро отойду. Прошло семь лет - и все равно щемит. Особенно сейчас, когда зима, любой холод мне мешает.
Валерка с удовольствием затягивается и в кухоньке снова повисает тишина. Казалось бы - какая тишина может быть между молодыми людьми. Да вот только молодые люди оба в отношениях, что уж тут. И не воспринимали друг друга как партнеров - никогда.
- Тебя что-то тревожит, - говорит Таня. - Что произошло-то?
- Все как-то сложно, - Харламов вздыхает и затягивается. Шрам на его переносице ходит ходуном, когда он смешно дергает крыльями носа. - Не знаю я, как тебе объяснить...
- Я понимаю, понимаю. Все то же самое?
- Все то же самое.
Таня качает головой. Да и что тут еще сказать? Причина у них одна, больная тема, которая висит в воздухе, которую озвучивать лишний раз не хочется. Потому что причина эта - низкоросла, крайне ехидна и требовательна ко всем, и к себе самому в частности.
- Я не знаю, что делать со всем этим, - говорит Валера столешнице. - Я же... я же семейный человек почти уже. Иринка малыша ждет, мы не так давно узнали. Это странно, и непонятно, и против природы, и вообще... Но я ничего не могу с этим сделать - уже который год.
- Испанец. Как я могла забыть, что ты - испанец, - Татьяна кашляет и хрипло смеется. - Темпераменту у тебя - дай Боже каждому, да и склонности твои...
- Какие склонности?!
- Склонности-склонности, - подзуживает Танька. - Кровь-то южная, горячая, понимаешь? Не только женщины будоражат тебя, да-да-да? Ну Валерка, ну удружил!
- А ну-ка перестань, женщина!
- Вы посмотрите на него! Валерий Харламов, номер семнадцатый! Легенда! Нападающий! Крошит в капусту врагов! Уважает друзей! Сводит с ума женское население СССР, Японии и Канады! Храбрец! Молодец! Чемпион! А признаться себе - не может! Позорище какое!
- Черт бы тебя побрал!
- Я-то думала, что мои проблемы - самые важные, что это я не могу переступить через свою гордость! Да вот только я через свою гордость переступить сумею. А ты? Не можешь?
- Могу! Я все могу! - Валерка, набычившись и покраснев, привстает. - Я люблю его! Отца твоего, тренера! Анатолия Владимировича Тарасова! Люблю, слышишь, дурища? И кричать об этом готов!
- Ой, ну на-адо же, - издевательски-довольно тянет Таня. - Достаточно было просто разозлить, вы посмотрите на него!
- Ты и Иру с Сашей так тренируешь, Танюшка? Силовыми методами?
- В том числе.
- Извините, что помешал вашему веселью, - раздается голос у дверей. - Но я пришел сюда не волеизлияния слушать, а на чай с пирогом, так-то. Прости, что опоздал, Татьяна.
Валерка замирает на секунду, а потом - поворачивается. На пороге стоит Тарасов собственной персоной - в неизменном плаще, с пакетом в руке. И смотрит насмешливо.
И неизвестно еще - что он успел услышать из предыдущего разговора.
По позвоночнику Валеры прокатывается холодная, игольчатая волна. Таня смеется - неприкрыто, радостно - и сразу понятно, что она все это планировала, и возможно - заранее.
- Тарасовская порода, - шепчет Харламов с восхищением. Таня подмигивает и встает - чайник поставить. Тарасов неторопливо убирает со стола бычки и мусор, кладет на стол пирог, нож, тарелки. А потом садится напротив - и смотрит так, как только он один умеет, и Валерку от этого взгляда чуть ли не по потолку размазывает, и сразу понятно, что он слышал всю-всю последнюю часть их с Танькой диалога - вплоть до самого последнего слова.
И Валерка понимает - кажется, только что, в эту самую секунду он влип со всеми потрохами.
Но странно - это почти его не тревожит.

@темы: преслэш, фики, PG-13

---

арт: ВХ/АТ

[Allita]

История о том, как Ира трансформировалась в Толю.

@темы: Козловский, арт и графика

---

[[Легенда 17] Тарасов|Харламов]

24.05.2013 в 13:36

Пишет  [Сашка]:

Название: "Вопрос выбора".
Пейринг: Д. Козловский/ О. Меньшиков.
Рейтинг: до NC-17
Бета:  Aris_r aka Rovenna
Саммари: съемки "Легенда №17". С приличным налетом ангста
Примечания: РПС

Первые части тут

Предупреждение: Я все время спешу, моя бета за мной не успевает. Текст небеченный, потому в два раза хуже, чем мог бы быть. Заранее прошу прощения за криворукость и неграмотность.

Часть 5.

Часть 5.

Ночь длится невыносимо долго.
Даня сидит на кровати, спиной к стене. Смотрит в темноту. Засыпать страшно. Кажется, что он сейчас уснет, а утром все, что было на той лестнице, окажется сном.
Темно. А глаза у Меньшикова еще темнее. Козловский смотрит в эту темноту и смотрит… а потом просыпается от сигнала будильника.
Съемка начинается в десять. В девять Даня уже сидит на стадионе в своей футболке, брюках. Девочки его даже не загримировали еще. Он и сам не знает, зачем пришел так рано. Дома – не получалось.
Козловский смотрит на пустой лед, размышляет, что ему сегодня придется играть. Стараясь не думать о том, с кем. Он даже не слышит шагов, не замечает никого, пока Меньшиков не присаживается рядом, откидывается на спинку дурацкого ярко-желтого пластикового сиденья и смотрит на лед. Не на Даню.
- Ну что, Данила? Как ночь прошла? – и снова у него спокойный, уверенный тон. Как будто о погоде говорит.
- Отвратительно, - честно признается Даня, заставляя себя отвернуться от Меньшикова. - Уснуть не мог.
- Что же так?
Козловский не позволяет себе задуматься над ответом, выдыхает быстро:
- Тебя рядом не было.
Он сейчас настолько старательно изображает холодного истукана, что и не замечает, как вздрагивает на этих словах Меньшиков, нервно сцепляет пальцы.
- Как-то ты быстро захотел со мной засыпать…
Даня резко разворачивается к нему, смотрит в лицо:
- Вы передумали?
«Передумали». Как будто вчера они поклялись друг другу в вечной любви.
- А мы разве что-то решили? – Меньшиков щурится как-то насмешливо. Данила прерывисто вздыхает, стискивает пластиковый подлокотник.
- Нет. Но вы же обещали… поговорить. Разобраться.
Олег смотрит Дане в глаза, опускает взгляд на судорожно сжатые пальцы, снова поднимает голову.
- Сам-то не передумал?
- Да вы что! Я же говорил, что сегодня скажу то же самое.
Меньшиков улыбается, как-то слабо и, кажется, натянуто, но улыбается.
- Ох, Даня, ну смотри, ты сам выбрал.
До Козловского как-то медленно доходит, что обозначает эта фраза. Он удивленно моргает, пару раз. Чувствует, как губы расползаются в улыбке буквально сами по себе.
- Вы… вы… Можно я вас… тебя, - он запинается, сглатывает и спрашивает твердо. – Можно я тебя поцелую?
Меньшиков смеется, коротко, звеняще. И не отвечает. Только обнимает Даню за шею, притягивает к себе, целует в губы сам. Первый раз сам. И Данила дергается, обнимает Олега за плечи, отвечая на поцелуй. Желтый пластик врезается куда-то в бок, мешая, отгораживая друг от друга. Поцелуй уверенный, грубоватый даже. Чужие пальцы путаются в волосах, тянут ближе. Козловский даже отвечает с трудом, не в силах перехватить инициативу. Меньшиков не целует – вылизывает. Пошло, горячо, влажно. Горячая ладонь скользит по шее, по груди, ощущается сквозь тонкую футболку. Еще ниже, к паху.
Даня вздрагивает, чувствуя, как Олег сжимает его плоть сквозь джинсы, лаская уже откровенно. Сдержать дрожь невозможно.
- Вы что делаете? – отстраниться – настоящий подвиг. А произнести хоть что-то таким хрипящим голосом – вдвойне.
У Меньшикова абсолютно черные глаза. Даня же помнит, они карие, теплые такие, но не сейчас.
- Ты разве против? – Олег снова наклоняется ниже, касается губами где-то за ухом, увереннее лаская. – Ты такой красивый мальчик, знаешь? Такой сексуальный. Трудно устоять. Знаешь, у нас есть еще достаточно времени. Можно кое-что успеть…
Пальцы становятся настойчивее, язык касается уха.
Сочетание действий Меньшикова со словами вдруг вгоняет Данилу почти в панику. Стоит только подумать, что с ним хотят сделать, что с ним уже делают. А еще представить.
Козловский дергается, пытаясь отстраниться.
- Не надо…
- Почему не надо? – Олег держит крепко. – Ты разве не хочешь? Я аккуратно. Будет даже не больно. Почти.
Это «почти» словно добивает. Козловский вырывается из объятий:
- Не хочу!
Он вскакивает, отшатывается на пару шагов. Желтое сиденье с грохотом переворачивается, ударяя по спинке. Меньшиков не встает. Только смотрит, щурясь и поджимая губы.
- Так же нельзя, - Даниле почти обидно. – Нельзя. Вы же не должны. Я не хочу. И не буду.
Он разворачивается, бежит вниз к выходу со льда. Куда-нибудь уже. Прочь.
Меньшиков смотрит Дане в след. Едва Козловский пропадает из виду, из Олега словно вынимают внутренний стержень. Он сразу горбится, жмурится, закрывая лицо руками. Шепчет тихо:
- Конечно, не хочешь. Я и не сомневался.
Он все сделал правильно. И Даня повел себя так ожидаемо, предсказуемо. Все верно.
Осталось только унять дрожь по телу. Вспомнить, что «ты же народный артист, Олег, возьми себя в руки». Только бы эти руки еще не дрожали так явно.

На съемках Даня старается все делать безупречно. Чтобы ни одного лишнего момента не задерживаться рядом с Меньшиковым. Козловский убеждает себя, что нужно вести себя, как обычно. Естественно, органично. И не думать о том, что было в этом самом зале. Вон на тех желтых сиденьях.
Даня может собой гордиться. У него даже получается не смотреть на Олега лишний раз. На его пальцы, руки вообще, шею, губы… Он сказал «получается»? Ни черта подобного. Но Данила все равно держится. Ломается он только когда нужно подъехать ближе к Меньшикову, заглянуть в лицо. Не получается. Козловский доезжает до него, открывает рот и фыркает неестественно, истерично. Разворачивается, возвращаясь на исходную позицию. Олег даже не комментирует, и за это Даня ему безумно благодарен.
Даже сейчас, раздраженный, обиженный, злой и на себя, и на Меньшикова, Даня не может им не восхищаться. Он необыкновенный, идеальный какой-то. Как вообще можно быть вот таким? Так играть, так жить.
«Идиот ты, Козловский, последний идиот».
Съемки кончаются поздно вечером. Даня выходит со стадиона, кутаясь в кожаную куртку. Для футболки прохладно.
Меньшиков стоит у своей машины, курит, выпуская дым вверх. Данила так и замирает, не зная, что делать. За весь сегодняшний день они так и не сказали друг другу и слова. Олег тушит сигарету, бросает в ближайшую урну. И все, думать некогда. Вот сейчас он уедет.
Козловский добегает до машины за доли секунды, кажется. Дергает на себя дверцу переднего сиденья. С облегчением отмечает, что не заперто, и садится рядом с Меньшиковым. Дышит тяжело, как будто стометровку пробежал.
- Данила? – Олег удивленно вскидывает брови, разворачиваясь к нему. – Ты ничего не перепутал?
- Нет! – Козловский уверен. – Я извиниться хотел! Я не должен был тогда сбегать.
Меньшиков судорожно вздыхает и словно вжимается в дверцу, как будто пытается быть подальше. Даня и не замечает, продолжает сумбурно:
- Я хочу. Очень хочу. Простите, я… я просто испугался.
Он резко замолкает, опускает взгляд. Ждет ответа.
Олег молчит, только разглядывает Данилу. Ненормальный мальчишка. Ведь все равно пришел, даже понимая, чем ему это грозит. Лучше бы сбежал совсем, ей-богу. И Меньшиков старательно давит в себе эту дурацкую, совершенно неуместную радость. Сам ведет себя как мальчик.
- Даня, - очень осторожно начинает он. – Ты сам понял, на что ты соглашаешься?
- Все я понял, - бурчит Козловский, не поднимая головы. Длинная челка упала на лицо, даже глаз не видно.
- Ты чего добиваешься-то? – Олег старается говорить очень медленно, мягко, чтобы ни в коем случае не сорваться на эмоции. – Очень хочется секса с мужчиной? Не пробовал никогда? Так пойди, попробуй на ком-нибудь другом, а?
Вот тут Данила вскидывается, смотрит обиженно.
- Да вы… вы… Да мне вовсе не секс нужен! То есть, наверное, и секс тоже, я не знаю. Но мне вы нужны! – он вдруг запинается. Спрашивает тихо. – Я говорил уже. Не помните?
- Помню, конечно, - вздыхает Меньшиков. – Жить ты без меня не можешь.
Данила улыбается. Совершенно неожиданно и не к месту, и кивает:
- Не смогу. Олег Евгеньевич, ну вы же хороший человек. Вы же не бросите меня умирать?
Звучит жутко глупо и пафосно, но ему плевать. Лишь бы не остаться совсем одному.
Олег закатывает глаза, утыкается лбом в руль, бурчит несдержанно:
- Откуда ты взялся-то такой на мою голову?
- Если вы скажете, я уйду, - совсем тихим голосом отзывается Данила. Меньшиков так и не поднимает головы.
- В том-то все и дело, дурачина ты. Прогнать тебя у меня силы воли не хватит. Не смогу.
Козловский ошарашено моргает, выдыхает скороговоркой:
- Этозначитда?
Олег поворачивается к нему, смотрит внимательно.
- Ты мне как будто предложение делаешь. Руки, сердца и прочих органов…
- Олег Евгеньевич!!
- Ну все-все, не кричи, - Меньшиков заводит машину. – Ты где живешь в Москве?
- На съемной квартире, - растерянно отзывается Даня. – А что?
- Адрес давай. И считай, что ты пригласил меня в гости.
Даже когда Олег переступает порог его квартиры, Даня все равно не верит до конца.
Меньшиков. В своей белоснежной рубашке. В идеально отглаженных брюках. Весь такой эталон – с какими-то цепочками на шее, с перстнем на пальце, с дорогущими часами на запястье. И вот стоит, скидывает ботинки, буднично отставляет их в сторонку и спокойно спрашивает:
- Тапочки есть?
- Простите, нет, - Даниле почему-то ужасно неловко.
- Плохо, ты заведи, - Меньшиков запускает руки в карманах, покачивается с пятки на носок, оглядывая прихожую. – Что, даже чай не предложишь?
Козловский спохватывается:
- Да, конечно. Вы проходите.
Он проводит гостя на кухню. Усаживает на стул за столом. Суетится у плиты.
- А, может, вы есть хотите? Я могу приготовить.
- Не хватало, чтобы ты с готовкой возился, - морщится Олег, закидывает ногу на ногу. – Чай. И я буду безумно благодарен.
Данила разливает чай, ставит на стол печенье, зефир. Сам жуткий сладкоежка, к чаю у него всегда что-нибудь найдется.
- Данила, - тихо окликает его Меньшиков. – А ты чего такой напряженный?
Козловский вздрагивает почему-то и просыпает сахар мимо кружки. Краснеет тут же, ругает себя мысленно. Отзывается каким-то севшим голосом.
- Да я не напряженный. Просто как-то непривычно это все.
Щеки горят, дышать даже тяжело.
Меньшиков молча разглядывает его пару минут, кажется. Потом вдруг встает, берет Данилу за руку, заставляя подняться. И обнимает за талию, смотрит в глаза. Олег ниже на добрый десяток сантиметров, ему так даже проще.
- Дань, расслабься, - неожиданно ласковые пальцы отводят непослушную челку с лица. – Все хорошо. Ты чего так трясешься?
Козловский обнимает в ответ, вздыхает и жмурится, прижимаясь ближе.
- Я не знаю. Как будто это все – мой сон. И вы опять мне снитесь. И я снова не смогу вас коснуться.
Он не замечает, что дрожит. Почему-то ужасно страшно, почти до паники. Так ведь не бывает, правда?
- Даня, ну что ты? Смешной, - Олег почти машинально гладит его по голове. – Вот же он я. Настоящий, реальный. И меня можно коснуться, обнять, даже поцеловать, если очень захочется.
Меньшиков старается не выдать, как у него у самого все внутри дрожит от такого Данилы, от его откровенности, открытости. Дурацкое ощущение, что он влип. Пропал, утонул в этом мальчике. Если уж ему так сильно не хочется разжимать объятия. Да вообще отпускать от себя.
Данила поднимает голову, заглядывает прямо в глаза и быстро сокращает расстояние, целует в губы. Но на этот раз как-то очень осторожно, медленно, робко. Словно боится чего или проверяет. И поцелуй выходит таким нежным, сердце щемит от переполняющих эмоций. У обоих щемит. Меньшиков притягивает Даню ближе, позволяя перехватить инициативу. И оба налетают на стол, отстраняются. Разглядывают чайные лужицы на гладкой поверхности стола. И смеются оба, заливисто, легко.
Напряжение отпускает, остается где-то там, до поцелуя. Козловскому уже даже не страшно. Он пьет чай с любимым печеньем, не отрывая взгляда от Олега. Тот не выдерживает, подается ближе:
- Что ты так на меня смотришь?
Козловский вздыхает:
- У меня к вам столько вопросов, что самому страшно.
- Ну так спрашивай, Дань, - Олег отпивает чай. – Я же не против.
- А я не знаю, с чего начать.
- Начни с самого главного, - Меньшиков мягко, как-то поощрительно улыбается. Данила собирается с мыслями, пытаясь решить, что нужно спросить в первую очередь. И мысленно отмахивается. Задает самый волнующий вопрос.
- Почему? – он бессмысленно бултыхает ложечкой в кружке. – Почему вы мне это позволяете все? Почему отвечаете?
Сам не подозревая, бьет по самому больному. Как по открытой ране. Резко, хлестко. Меньшиков отводит взгляд, смотрит на дурацкий узор на занавесках. Пожимает плечами молча. Даня быстро-быстро продолжает.
- Просто это я, идиот, посмел вот так… Но у меня-то вполне понятные мотивы.
- Да, я помню, - иронично хмыкает Олег. – И по ночам я тебе являюсь, и фильмы ты мои все пересмотрел…
Он снова смотрит на Даню:
- Что, правда все?
Козловский кивает как-то смущенно:
- Ну да. Вы понимаете, меня как заклинило. У меня в мыслях только вы. С того вечера, когда вы меня с кладбища забрали. Помните?
Конечно, он помнит. Помнит, как испугался непонятно чего. Как примчался непонятно зачем.
- Данила, у тебя же девушка есть, кажется. Разве нет?
- Была недавно, - он снова краснеет. – Разбежались.
Меньшиков вздыхает, говорит тихо, убедительно:
- Вот такая зацикленность обычно проходит так же быстро, как и возникает. Перебесишься. Я тебе надоесть еще успею за съемочные дни. Окажусь неинтересным, скучным пожилым дядькой, - в его голосе столько горечи, что Козловский почти ощущает горьковатый привкус на губах. – Разочаруешься, пожалеешь.
- Как же мне это надоело, - вздыхает Даня, он уже даже не злится. – Вы боитесь? Нет, стоп, что это я? ТЫ боишься?
Меньшиков прикрывает глаза, отзывается тихо:
- Боюсь. Я слишком хорошо знаю таких мальчишек, как ты. Эксперименты молодости и все такое. У тебя хоть когда-нибудь что-нибудь было с мужчиной?
- Нет. Но это же еще ничего не значит. У меня ни с одной девушкой никогда не было такого.
- Какого?
- Безумия, - Даня словно роняет слова. – Помешанности. Обожания. Восхищения.
Слова тяжелые, падают медленно, придавливают. Меньшиков медленно открывает глаза, смотрит удивленно так, ошарашено.
- Даня, ты ненормальный.
- А я знаю! – Козловский поднимается резко, нервно проходится по кухне. – Но я ведь не отстану. Буду ходить за тобой по пятам, доставать все время. Ты же не сможешь меня прогнать.
Олег не верит, боится верить.
- Данила, да ты что? Зачем тебе я?
- Не спрашивай ты уже зачем, - Данила вдруг опускается на колени рядом с Олегом, точно как на лестнице. – Просто прими, как факт. Ты мне нужен. Все, не хочу больше ничего слышать!
Он берет чужие ладони в свои, касается губами кончиков пальцев.
- Ну вот, - тихо и сдавленно шепчет Меньшиков. – А ты спрашиваешь почему. Как тебе такому не позволить?
Даня так и сидит на полу, смотрит снизу вверх, спрашивает осторожно:
- Все, что о тебе пишут и говорят, правда?
Олег жадно хватает ртом воздух, дышать словно больнее.
- Большей частью – да, - голос звучит хрипло, говорить такое почему-то очень сложно.
- И много у тебя было таких «мальчиков»?
- Такой - один, - и улыбается. Грустно, едва заметно. – А все остальные… разве важно? Мне за пятьдесят. И святым я никогда не был.
Козловского почему-то полностью устраивает этот ответ. Только спрашивает еще тише:
- У тебя кто-то есть?
А Меньшиков качает головой:
- Жена у меня есть, Даня.
Данила даже замирает, он и забыл совсем словно. Смотрит на два обручальных кольца на безымянном пальце Олега.
- Ты ее любишь?
- Люблю, - сквозь болезненный вздох. – Как дочь, как друга. Но не как жену. И за то, что она со мной, я безумно ей благодарен. И виноват я перед ней ужасно. Понимаешь?
Даня понимает. Он действительно все понимает. Утыкается лбом в колени, молчит. Почему-то очень тяжело внутри. Осторожные, ласковые пальцы касаются волос.
- Страшно стало?
- Страшно. Что тебя у меня заберут.
Меньшикову почти смешно сейчас. Так глупо. Они знакомы всего ничего. Они поцеловались впервые вчера. А сегодня Даня уже боится его потерять. Глупость же страшная. Только почему Олегу так от этого приятно?
- Ты дурак, Данил, - резко обрубает Меньшиков. И добавляет обреченно. – И я дурак.
- Ты как всегда прав, - Данила вскидывает голову. Медлит несколько мгновений и просит. – Останься у меня сегодня. Пожалуйста.
Олег чуть отстраняется, убирая руки.
- Что, опять гормоны играют?
Даня вдруг дергается, поднимается резко.
- Ты специально да? Там, на льду ты специально. Чтобы я испугался, сбежал.
- Ты и так испугался, - Меньшиков выпрямляется.
- Но не сбежал же.
Козловский подается ближе, обнимает Олега, прижимая к себе.
- Не уходи. Пожалуйста. Я не знаю, что это, не знаю, почему и зачем. Я только знаю, что очень хочу спать. А без тебя уснуть не получается.
Сжимает объятия почти до боли, не замечая этого. Дикое отчаяние, когда хочется выть в голос. Кажется, если Меньшиков уйдет, Даня не доживет до утра.
- Тиихо. Останусь я. Останусь.
И договорить не успевает, Козловский накрывает губами его губы. Как можно так целовать? Каждый поцелуй, как первый. Этот такой отчаянный, порывистый, мальчишеский.
«Даня, глупый мальчик, как тебе вообще можно отказать хоть в чем-то?».
Сегодня они словно сделали еще один шаг навстречу друг другу. Очень хотелось верить, что не зря.
А потом Даня вытирает стол, моет посуду, пока Олег курит в открытое окно.
- А ты молодец, что бросил, Дань. Мне бы такую силу воли.
- Зараза…
Козловский ворчит, но совсем беззлобно, даже весело.
Он расправляет постель, пока Меньшиков звонит жене. Слышит этот странный диалог.
- Дорогой, а ты где вообще?
- А я у Данилы, - Олег улыбается. – Помнишь, я вас знакомил.
- Ух ты! – в Настином голосе слышится радость. – На ночь остаешься?
- Остаюсь, - обреченно выдыхает Меньшиков. – До завтра.
Дане стыдно, неудобно, но так приятно. Олег вздыхает:
- Кто бы мог подумать, что ты меня все-таки затащишь в постель.
Даниле не важно, ничего уже не важно. Он накрывает их одеялом, прижимается к Меньшикову, обнимая. И целует в губы. Настойчиво, просящее. Ладонь скользит по груди Олега, к животу.
Меньшиков дергается, перехватывает его за запястье.
- Вот что ты делаешь?
- Ты разве против? – Козловский робко улыбается.
- О нет, я не против. Я очень даже «за». Но мы не будем этого делать, ясно? Не сегодня.
- Почему? – Даня отстраняется, садится на постели.
- Вот упрямый же. Потому что ты этого не хочешь.
- Я хочу!
- Данила, просто послушай меня. До этой мысли нужно дойти самостоятельно. Ты еще не дошел, я же вижу, чувствую. Подожди немного.
Козловский сдается, снова укладывается рядом. Обнимает так же. Тишина висит долго. Даня тихо-тихо спрашивает:
- У тебя ведь есть кто-то, с кем ты… ну… этим занимаешься.
Олег вздыхает:
- Данила, ты сама тактичность, у Харламова понабрался? Есть. И что?
Но Даня жмурится, отвечает сдавленно:
- Ничего. Прости. Проехали.
Меньшиков размышляет пару минут, произносит наконец.
- Я обещаю, ни с кем не заниматься «этим». Раз уж ты так трогательно называешь секс. Обещаю, запомнил?
Даня задыхается от благодарности, целует в плечо, шепчет тихо:
- Спасибо.
«Как есть дурак. Тебе спасибо. За тебя».

Продолжение следует... )

@темы: фики, Меньшиков/Козловский, PG-13

---

мой первый раз в фэндоме *рыдает от щастя*

[Nephie Les.]

1. Название: Проблемы
2. Автор: Lesolitaire.
3. Пейринг: ВХ\АТ
4. Рейтинг: PG - 13.
5. От автора: оно ООСное, сумбурное и легкое - первый послефильмовый поток мыслей. Прочитать и забыть. Испанские фразы - монолог одного из персонажей Эдуардо Мендосы.
6. Посвящение: кому-нибудь.
7. Статус: закончен.

MOAR

Es el destino, mi niño. El destino.*

Перед глазами мелькают яркие, яркие пятна, карнавально-журнально-яркие, как он в детстве видел, и веера мелькают, и перья, и музыка - и отчего-то лицо канадского нападающего Фила Эспозито - Фил паскудно лыбится, демонстрируя провал на том месте, где у Гуся нет зуба, и издевательски машет Харламову клюшкой - мол, давай, миленький, покажи на что ты способен.
- Нахер пошел! - орет Валера, дергается, тянется к проплывающей мимо клюшке, и понимает, что сковало его по рукам и ногам. - Ууу, сволочь! Все равно я тебя достану!
Он задыхается, тянется, тянется, но в ногу впивается боль...
...и Валера просыпается в своей квартире - с него течет ручьями, ноги запутались в простыне, волосы мокрые, руки хватают воздух, и не находят - ничего.
Валерий думает о том, что в самом-самом конце сна, перед тем, как заболела нога, он опять видел Анатолия Владимировича.
Валерий думает, что у него проблемы - и соображает, что делать с этим дальше.

***

Él es el que te lleva, él te ayuda, él te ira a sacar si te hiciera falta. Yo creo.**

- Рагулин! Куда ты едешь, куда, скажи мне?
- В зоне я, Анатольвладимирыч!
- В зоне он! Зона у тебя справа метрах в трех - не успеешь ты зевнуть, как Третьяку шайб полные штаны накидают, и ты знать не будешь! Следи и страхуй! Гусь, к тебе тоже относится! Раззявил рот, мух ловит, защ-щитничек! Петров! Не позволяй Харламову перехватывать инициативу и сдерживай Михайлова! Валера, перестань быть эгоистом! Ва-ле-ра!
Валерка ухмыляется и останавливается - смотрит на своего тренера во все глаза. По сравнению с остальными игроками он мал ростом и уступает в габаритах, суетливый и шебутной, похожий на злую осу в синей шапочке и командном шарфе, он бегает вдоль бортика и гоняет команду, он никогда ничем не доволен и непрестанно покрикивает, хмурится, размахивает руками, активно жестикулирует - и в этот самый момент Валерка понимает, что он - кровь и плоть команды, опора и поддержка, их "ворота", их моральная защита.
- ВА-ЛЕ-РА! Что ты встал как пень? Что с вами сегодня? Не тренировка, а балаган какой-то!
- Седьмой час тут гоняем, Анатольвладимирыч, - вяло отвечает Третьяк, безуспешно пытаясь стащить с себя вратарскую маску. - Болит все, ноги резиновые!
- Какая еще усталость! - возмущается Тарасов, растирая посиневшие ладони. - Вот засранцы! Веселее! Вы в хоккее!
Он сердито машет рукой, и команда, радостно гогоча - то ли от любимой тренерской фразочки, то ли от того, что их, взрослых лбов, обозвали засранцами, тренируется с удвоенным усердием.
Валера остервенело бьет клюшкой по шайбе - он все-таки успевает увидеть мимолетную тренерскую улыбку, и его сердце бьется пойманной птицей в силках.

***

Yo creo que tendrás un destino extraordinario y te harás famoso por todo el mundo.***

- Ты чего такая хмурая, Танюша? Болит у тебя?
Таня Тарасова хмурится, сдувая светлую челку с глаз - катается она всегда одна, во дворце ЦСКА, пока никого из хоккеистов нет, да вот только и Харламов пташка ранняя. Он - хоккеист, она - фигуристка, и только из-за уважения к ней, Валерка пока не надевает форму, а катается так, рядом, ради удовольствия.
- Болит, да не сильно, - говорит она так, что сразу становится понятно - не травма давнишняя ее беспокоит. - Отец интервью в газету дал, - Таня задыхается, пытается выполнить какой-то замысловатый кульбит, но падает на коленки и нехотя встает. - Упомянул, что мне следует позаниматься с малышами. С малышами! - она хмурится, и Валерий невольно вздрагивает. - Он сказал, что я неквалифицированный тренер!**** Сопля зеленая, только из института! Малышей! У меня Ира и Андрюша катаются, я их подвести не могу, они не малыши уже, им по четырнадцать, это уже карьера, понимаешь, Валерка? - Таня сглатывает, подъезжает поближе и тычется Харламову в плечо, тот послушно ее обнимает. - А ведь докажу ему, все равно докажу! Он еще увидит, еще узнает!
- Конечно, узнает, - рассеянно говорит Валера, машинально поглаживая девушку по голове. - Ты сильная девушка, Танюшка. И ребята твои - тоже. Да и характер у тебя, сама знаешь. Не может такой характер пропасть!
- Ты думаешь? - глухо спрашивает Татьяна.
- Я уверен! - Валера кивает головой и напускает на себя такой важный вид, что девушка не может удержаться от смеха. - Я верю, что у тебя будет необыкновенная судьба, и что ты прославишься на весь свет. С такой-то энергией!
- Ты прав, конечно, - Таня улыбается и вытирает глаза. - Поехали, пару кругов навернем, а потом я уже уйду, не буду мешать тебе тренироваться.
Харламов послушно едет за Татьяной - и только в самом конце замечает краешек знакомого темного кожаного плаща.
И - хмурое выражение знакомого лица.

***

Porque eres testarudo. Al igual que yo.*****

Москва в октябре - темная, рыжеватая, осыпающаяся. Под ногами листья, яркие заграничные плащи на девушках, и небо кристально-голубое, словно бы отыгрывается за сентябрьскую непогоду. Сентябрь-то плаксивый был, пасмурный. Да вот только на него никто и внимания не обратил - принимали у себя канадцев, играли Суперсерию.
Валера плохо понимает, где он, что с ним, зачем вообще все это - он лишь сидит, глаза распялив, и наблюдает за тем, как Гусь с Рагулиным отплясывают затейливый танец с табуретками. Квартира полна народу, все веселятся и пьют, как же, такое событие - выиграли, и последний матч тоже выиграли, и канадцев разбили! Дым коромыслом, музыка, смех и гам - и Валерка, не выдержав, бредет в сторону относительно свободной комнаты. Получается плохо, каждый встречный-поперечный хочет его ухватить, всучить стакан, что-то рассказать, и отвязаться от них нереально, и не выпить... не выпить тоже нереально, поэтому он вваливается в комнату навеселе, и первое, что видит - знакомую спину в кресле.
- А-анатольвладимиры-ыч, - протяжно мычит Валерка, и тренер поворачивается к нему, уютный, домашний - в очках и с газетой. - Я не помешаю? Шумно там, очень шумно.
- Садись, - Тарасов вздыхает и указывает на кресло напротив. - Чего-то хотел, вижу же. Чего хотел?
- Не помню, - честно признается Валерка и ухмыляется.
- Засранцы, - констатирует Анатолий Владимирович. - Мало того, что пьют как заправские алкаши, так еще и мучают старого больного человека. Вот я вас послезавтра на тренировке! Распустились! Суперсерию они выиграли! Считают, что все можно! - ворчит он не так, как обычно, а уютно, что ли, и на Валерку внезапно накатывает. Просто - накатывает, он даже не может понять, что это за теплое чувство, но он подается вперед и нелепо, неумело целует своего тренера.
Поцелуй выходит дурацкий - мокрый, бесстыжий, кривой какой-то - но абсолютно искренний.
А когда Тарасов отвечает, в Валеркиной голове все встает на свои места.
И он - спокоен.
И у него чувство, что свои проблемы он уже решил.



* - Судьба, мой мальчик. Судьба.
** - Она тебя ведет, она тебе поможет, вытащит, если будет нужно.
*** - Ты сам почувствуешь, когда придет время.
**** - реальный факт, о котором Татьяна Тарасова упоминала в интервью.
***** - Ты же упорный. Прямо как я.

@темы: фики, PG-13

---

[[Легенда 17] Тарасов|Харламов]

Дорогие сообщники!
Открылось сообщество для проведения феста: Legenda17Fest

Подписываться на него необязательно - все новости о выполненных заявках будут публиковаться и здесь.

Прием заявок уже открыт, и пока думается попробовать открытый формат - если вам пришла хорошая идея, вы в любой момент можете ей поделиться.

Заявки допускаются по любым пейрингам. Исполнения могут быть в любой форме - фик, клип, арт-коллаж или что-то другое.
Если есть еще вопросы - задавайте.

@темы: админское, фест

---

"О стадионе и кругах", POV Харламова

[Marisa Delore]

Каждый раз, приходя в новый фандом, я бью себя по рукам, чтобы не начать заниматься рифмоплетением.
Увы, прошло полторы недели, извините, я сдалась
Задействованные канонные реплики неточно соответствуют оригиналу, это тоже "увы".
***

"Если слов не хватает − приди, возьми, раз не все то, что можно, еще сказал.
Это то, что я дольше, чем жизнь, искал: стадион, помещающийся в груди..."

Если слов не хватает − приди, возьми, раз не все то, что можно, еще сказал.
Это то, что я дольше, чем жизнь, искал: стадион, помещающийся в груди.

"Ты решил бы проблемы, потом − на лед", "ты смотри, не спеши, выбирай с умом".
Ну а если проблема − в тебе самом, да еще не решается, а растет?

Если мало игры, и, закрыв глаза, видишь правду без масок и без прикрас?
В полусне звучат отголоски фраз, о которых утром не рассказать.

Для случайности слишком ничтожен шанс, из меня никакой заклинатель слов,
но и бегать так дальше я не готов, как и верить, что это пройдет без вас.

Раз хождений по кругу уже не счесть, отговорки известны наперечет...
Стадион открываю своим ключом.
Моя главная битва начнётся здесь.

@темы: стихи